— Все время забываю про этот всероссийский поход против курения. В здании нельзя.
— Птицы — наверное, перед грозой. Будет вечером или ночью.
— У вас это явление природы не создает тревожного предчувствия?
— Как обычно. Инстинкт. Все живое должно укрываться от грозы.
— Некоторые люди считают, что гипноз и телепатия есть у животных. Млекопитающих. Они так между собой разговаривают, выясняют отношения, сообщают опасность, подавляют жертву, наконец, объясняются во влечении. Потом у людей возникла связная речь и этот дар начал отмирать. Как хвост. У вас разгадали тайну телепатии?
— Пока нет, — коротко ответил Виктор. После встречи с Вольфом Григорьевичем ему не хотелось что-либо рассказывать на эту тему. Пусть сами изучают.
— Ответили вы искренне, хотя тема вам неприятна. Не будем ее трогать. Тем более день был напряженный. Идея реактивной ступени на противотанковой гранате, отстреливаемой из динамореактивного ружья — просто и гениально. Как и надкалиберный кумулятивный боеприпас, вместо того, чтобы пробивать броню за счет скорости снаряда. У нас ведь на динамореактивное оружие ухлопали кучу денег и завели в полный тупик…
— Не переживайте. У нас в свое время тоже.
— Да, и этот, как вы его назвали — "Колосс"?
— "Колос". Ручная установка для зенитных ракет. У нас, к сожалению, эта идея уже опоздала. Появились самонаводящиеся комплексы, там ракета идет на тепло двигателей, как собака за зайцем.
— А нам так без электрики и батарей — в самый раз. И, знаете, для чего используем? Для партизанских формирований. Для нападений на аэродромы противника, уничтожать самолеты на земле. В стоящие под брезентом бомбардировщики и без теплового наведения не промажут. Или в грузовики с боеприпасами, бензовозы. Ваша будущая Россия — страна талантов… Да, пока мы тут все это обсуждали, курьерским самолетом из Минска прилетел еще один человек, который жаждет с вами поговорить о военном деле. Я предлагал отложить на завтра, но настоять сложно, потому что это генерал-лейтенант. Если вы чувствуете, что утомлены, и ваше состояние не позволяет вести беседу, так ему и передадим.
— Ну, вообще то… А что, кстати, за генерал?
— Вряд ли вам это имя что-то скажет. Есть рода войск, что прокладывают путь к победе, но громких имен полководцев в истории не оставляют. Кстати, он в этом году получил еще и звание профессора. Его фамилия Карбышев.
— Карбышев? Тот самый?
— Чем он известен?
— Его фашисты… гитлеровцы в концлагере замучили, но он не предал Родину.
— Вы хотите сказать, что они держали генерал-лейтенанта в обычном лагере военнопленных и подвергали издевательствам? Это не пропаганда? Судьбу высших чинов в плену решает не какой-нибудь пьяный фельдфебель! Это уровень старшего комсостава, людей, имеющих понятия об офицерской чести… дворян, наконец! Может, он был убит при побеге?
— Нет. Его с другими заключенными обливали водой на морозе… ну, как у Лажечникова в "Ледяном доме", долго думали, что он умер, превратившись в ледяную статую, но лет двадцать назад нашли свидетелей, и выяснили, что он был убит все-таки не от холода, а от удара палкой охранника по голове.
— Если это не военная пропаганда, я скоро поверю, что фачисты — это марсиане. Так что ответить?
— Конечно, "да". Говорить об усталости человеку, который такое вынес ради Родины… у нас, но какая разница…
— Я распоряжусь, чтобы подали кофе и что-нибудь закусить. У вас едят горький шоколад? Это пайковый, фабрики Абрикосова, из чистого какао, он хорошо восстанавливает силы. Или, может, немного коньяку? Это бодрит.
— Ну, тогда уж лучше кофе с коньяком.
— Однако, ваш большевистский режим дал народу не только научные знания и прекрасные песни, но и привил хороший вкус.
— Что есть, то есть. Да, в СССР еще будет модным пить чай или кофе с рижским бальзамом. Таким в глиняных бутылочках.
— А вот этого не доводилось. Но, полагаю, скоро наверстаем.
"Значит, Прибалтика. Похоже, дальше восстановления империи в старых границах речи и в самом деле не идет. Про Индию, Константинополь или куда-нибудь в Европу намеков не было. Пока не было."
С Карбышевым получился в основном монолог. За два часа Виктор рассказал ему про мост-ленту, гордость советских инженерных войск, которую без зазрения совести скопировали потом американцы, про траншейные канавокопатели, которые можно выпускать как просто гражданскую технику для ирригации полей, про заграждения на низких кольях, про катковые минные тралы и удлиненные заряды для разминирования, про минные раскладчики и мины для них, механизмы которых можно делать на фабриках заводных игрушек, развитие которых отныне обретало стратегическое значение. Ну, и, конечно, про сами мины — простые с деревянными корпусами и аммоналовым зарядом, которые можно делать в самих войсках, про прыгающие мины и мины направленного действия, наподобие американского "Клеймора", про мины, пробивающие кумулятивным зарядом днище танка, десантные и сплавляемые по реке, для разрушения вражеских мостов. Про магнитные мины для диверсий и радиоуправляемые фугасы, про тихие мины с пистолетным патроном или небольшим зарядом тетрила, дробящие кости ноги солдат противника на множество осколков. Особенно Виктор напирал на необходимость производства в России пластичной взрывчатки и боеприпасов из нее, чтобы упростить подрыв конструкций зданий и техники, а также кумулятивных зарядов для уничтожения ДОТов и бункеров. Из того, чему их когда-то обучали на военной кафедре, Виктор выбирал наиболее простое, что в тридцать восьмом можно было без труда делать на гражданских фабриках.
— Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант?.. — начал Ступин после того, как Виктор завершил свой рассказ. Карбышев сделал жест рукой.
— Давайте проще и без чинов. Хотите спросить мое мнение по поводу сообщенного?
— Так точно.
— Я вообще-то ждал рассказа о каких-то сверхъестественных оборонительных линиях или изобретениях, основанных на каких-то новых принципах… То, что я услышал, гораздо ценнее в будущей войне. Почти все можно было делать уже вчера. Кроме пластической взрывчатки, конечно. Но производство ее надо создавать уже в ближайшее время, это настоящая революция в инженерных боеприпасах. Например, вот эта вот лента, про которую рассказывал господин Еремин, кумулятивная… для разрезания стальных балок и тросов. В условиях маневренной войны у нас все меньше будет времени для подготовки объектов к подрыву. А для диверсий в тылу противника просто незаменима.
"Йесс! НАТО пусть локти кусает — у нас все это появится раньше! А то задолбали в боевиках — Си-4, Си-4… Пусть мир знает Karbysheff Plasticine!"
На улице стояла жара и духота, особенно ощущаемая после выпитого кофе. Над накалившейся броней сухопутных дредноутов, как над асфальтом шоссе, дрожал воздух. Деревья не спасали и, казалось, даже сами слегка посерели и поникли.
Жаль, с Карбышевым не удалось подробнее поговорить, подумал Виктор. Не о средствах уничтожения, а просто, как с человеком. Сколько уже живых легенд здесь перевидал, даже Королева с Мессингом, а ни с кем толком и не побеседовал.
И вообще, за прошедшее время можно было сделать гораздо больше. Как бездарно растрачиваем мы порой дни своей жизни! Можно подумать, что за ее порогом нас ожидает вечность, в которой мы можем сделать все то, что не получилось, за что не решились взяться или что отложили до лучших времен. Никогда не надо откладывать жизнь на завтра. Неизвестно, что завтра будет и будет ли завтра вообще. Вон, Карбышев, несмотря на свои почти шестьдесят, полон сил, но в нашей реальности через несколько лет его убьют, и помешать этому Виктор уже не сможет. А тут Карбышев вышел от них даже помолодевший, как будто жизнь только начинается. Еще бы — столько новых планов впереди…
Если бы Виктора сейчас просили, какой строй он считает самым лучшим, он бы ответил — тот, при котором у человека есть возможность жить будущим. Огромным, светлым, прекрасным, наполненным радостью открытий. Как в юности.
"Мерседес-Бенц" урчал мотором на дорожке, как сытый кот. Ступин не спеша потягивал сигаретку.
— Не спешите. Мотоциклетный патруль проверит дорогу и позвонит из Бежицы.
— Меня прямо уже охраняют, как Сталина… я имею в виду, в нашей реальности.
— Я понял. Знаете, нам психологически препятствуют условности, привычка к словам. Вас шокирует слово "фачизм", меня — "советский", "коммунисты", "демократия". Стараюсь не обращать внимания. И вы, и мы — Россия.
— А вторая реальность?
— Ну, ее я знаю только с ваших слов… Вы говорите, у них государственный атеизм, но церкви они не оскверняют?
— Нет. Религия там вроде памятника старины. Ею любуются, протирают тряпочкой, возможно, даже восхищаются, но в бога не верят.
