Он ничего не знает, не понимает, он наивен. Им управляют.
Бьярке — не служит более Неустрашимым, Бьярке служит только любви! Только! Я хорошо знаю Бьярке, я видела его мучения, когда он нарушал слово, данное Рагнару, Бьярке — единственный, храбрый, преданный! Любящий, ласковый Бьярке! Скорее, скорее — уже стемнело, и это хорошо. Нас никто не увидит, о нашем побеге узнают только утром.
Два стенных факела горели у входа в покои. Рикса чуть не столкнулась с бледным, сурового, отрешенного вида молодым человеком — кажется, его зовут Лех. Он низко ей поклонился и пошел прочь — чуть не побежал. Она распахнула дверь.
Бьярке лежал на полу возле ложа, голый до пояса, в крови, а из груди у него торчало копье. Рикса подбежала, упала на колени возле него, боясь дотронуться, схватилась за голову. Глаза Бьярке, широко открытые, стеклянные, смотрели в потолок. Он показался ей меньше ростом.
Раздались шаги. Это невозможно — это верх цинизма. Убийца пришел посмотреть, как над его жертвой склонилась любящая женщина. Не может быть! Нет!
Казимир остановился на пороге.
— Ты хотела, чтобы я стал королем, мать, — сказал он. — Я им стал.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. В ЧЕРНИГОВЕ
За год до описываемых событий неожиданно погиб Мстислав, повелитель Левобережной Руси. Левобережье, граничащее со степью, и само по себе по большей части степь, отличалось от Правобережья разительно, и если у астеров и ковшей взаимная неприязнь часто походила на семейную ссору — северяне и южане прекрасно друг друга понимали, когда это было им нужно — с Левобережьем у цивилизованных земель отношения сложились сдержанные, суровые. И только самый север Левобережья, с определенным Мстиславом в столицу городом Чернигов, схож был с Новгородом и Киевом — обычаями и надеждами. Мстислав, большую часть жизни правивший в Тмутаракани, ценил цивилизацию. Ему не посчастливилось, как старшему брату его, Ярославу, иметь в окружении столько нужных, даровитых, преданных людей. Не было у него верного адъютанта, такого, как Жискар; не было зодчего Ротко, подспудно привившего киевскому властелину хороший архитектурный вкус; не было лояльного, переносящего обиду легко, с огромным опытом, полководца Ляшко; не было обожаемой жены, сведущей в вопросах церкви; не было надежного гонца, тайного дипломата, и разведывательного отряда в одном лице, по имени Хелье. Мстислав все делал один — и справлялся. И, удивительное дело — был любим народом Левобережья. Один раз пришлось ему драться со старшим братом — и Мстиславу улыбнулась, как всегда, фортуна, и Ярослав отступил, и даже собирался бежать в Новгород, когда ему сообщили, что брат, вместо того, чтобы триумфально входить в Киев, уехал домой вместе с войском. Братья поделили владимировы владения, и прагматик Ярослав, взяв себе западную часть, решил, что созидать — практичнее, чем разрушать. Мстислав по временам завидовал брату и тоже пытался строить и просвещать, и даже, собрав нескольких умников у себя в тереме, создал свой вариант «Русского Судопроизводства», ничуть не менее помпезный и вздорный, чем оригинал. Затем в Чернигове срыли часть холма возле детинца, в образовавшейся плоскости выкопали котлован, вбили сваи, и стали строить «храм невиданный». Успели возвести две стены — просели сваи. Вбили новые — снова возвели стены, начали класть крышу, а она упала. Возможно дело было в том, что храм задумывался очень большим, поэтому нельзя было просто навалить камней потяжелее, а сверху водрузить купол да крест — нужна была инженерия. Но не было инженеров. Мстислав вспомнил о Свистуне.
На севере Левобережья леса огромные, густые. Люди Свистуна границ не знали — разбойничали на обоих берегах Днепра, но базировались на черниговской стороне, где-то между Днепром и Десной. Несколько раз Мстислав пытался нейтрализовать монополию Свистуна на ночной разбой — не извести его (поскольку на его место встало бы десять других личностей, помельче, и резня бы сделалась невиданная), а наладить с ним хотя бы дипломатические отношения. И наладил. И теперь, послав к нему своих людей, по-дружески попросил его (подразумевалось вознаграждение) пойти в разведку, поскольку сам Свистун инженерии не знал. Двое из приближенных Свистуна смотались в Киев, и еще трое в Новгород, и украли из хранилищ грамоты да письмена — чертежи и расчеты. Также, похищен ими был из Новгорода один из помощников Ротко — он и расшифровал черниговским строителям чертежные тайны. Сделали замеры, вбили новые укрепленные, «распадные» сваи; в известку наколотили куриных яиц. Возвели стены по одному из чертежей — эффектные, фигурные. Повесили крышу, убрали опалубку — центральная часть храма выстояла. Оставалось достроить башни по бокам. К двубашенным строениям Ротко питал слабость — возможно, они ассоциировались у него с городскими воротами в Константинополе. А может и нет.
Также, Мстислав задумал проложить первый в Левобережье цивилизованный хувудваг. Его спрашивали — зачем. Он отвечал уклончиво, «Нужно». В год, когда не было войны, наметили план и стали откупать у годсейгаре части эйгоров, по которым хувудваг должен был проходить — на север, к Ладоге (Мстислав тайно мечтал о связи с Балтикой). Под Муромом скупщики наткнулись на препятствие, вернулись в Чернигов, и доложили о препятствии князю.
— А ну, еще раз объясните, — сказал князь. — Кому земля принадлежит?
— Моровичам.
— И почему не продается?
— Чтобы… э… сохранить все в семье.
— Так и сказал он вам?
— Нет.
— А как сказал?
Скупщики замялись.
— Говорите, — приказал князь, забыв о завете конунга Соломона — «Не на всякое слово, которое говорят, обращай внимание, чтобы не услышать тебе раба твоего, когда он злословит тебя. Ибо сердце твое знает много случаев, когда и сам ты злословил других».
Еще помявшись, скупщики признались, что сказано было неприятным тоном, что, мол, «земля, принадлежащая древнему роду, не может быть продана выскочкам из рода олегова».
— Ничего не понимаю, — сказал Мстислав. — Моровичи — действительно древний род, но я знаю Моровича, который там живет, и он, мне помнится, вполне сговорчив.
— Он умер.
— А земля?
— А земля перешла к его племяннику.
— И что за человек племянник?
— Лютый человек, князь.
Князю стало интересно, и с небольшим отрядом отправился он в Муром.
На пороге главного дома в эйгоре, самого настоящего стенхуса (дома всех остальных землевладельцев в округе были деревянные) гостей встретил толстый детина с приплюснутым носом, миндалевидными глазами, и недовольным выражением лица.
— День добрый, гости, — сказал он сварливо и поклонился. — Проходите в столовую, я буду вас кормить.
— А господин твой где? — спросил Мстислав.
— Господин мой предается созерцанию, но скоро выйдет к вам.
Подумав, Мстислав решил, что ничего обидного сказано пока что не было, и проследовал с тремя воинами в столовую. Сварливый холоп вскоре подал им закуски невиданной мягкости и невероятного вкуса — все таяло во рту. И вино — возможно, константинопольского разлива, нежное. Воины покривились, а Мстислав сообразил, что к такому вину следует привыкнуть. Холоп, усмотрев недовольство на лице воинов, принес кувшин с брагой и отдельные кружки.
Хозяин дома действительно вскоре появился — пятидесятилетний, огромного роста, с широкими плечами, богато и утонченно одетый в дорогие однотонные ткани без узоров. Спину он держал прямо, ступал не степенно, а с естественным достоинством, а правильные черты его лица произвели — на Мстислава хорошее впечатление, а на воинов неприятное. Седые волосы над лысоватым лбом были аккуратно расчесаны, борода тщательно и коротко подстрижена, серые глаза смотрели не то, чтобы приветливо, но — радушно.
Мстислав встал, и хозяин коротко и подчеркнуто вежливо поклонился гостю.
— Добро пожаловать, — сказал ровным, красивым басом Гостемил. — Я здешний годсейгаре. Кого имею я честь принимать в моем доме?
— Я Мстислав Тмутараканский.
— Я очень рад, — совершенно естественно сказал Гостемил. — Будь добр, князь, присаживайся, да и я с тобою заодно. Нимрод!
Холоп вошел, поклонился, и молча встал рядом с Гостемилом.
— Друг мой, — сказал Гостемил, — давеча у самого дома буйствовали и что-то кричали смерды. Почему?
— По невежеству, — ответил Нимрод.
— Нет, не только.
— Я им недоплатил за…
— Вот, это ближе к делу. Пойди и доплати.
— Они меня побьют.
— Не следует фантазировать, друг мой. Не настолько они дураки, чтобы бить человека, который дает им деньги.
— Не хочу.
— Понимаю твои затруднения. И все-таки пойди и заплати. Прямо сейчас.
— Хорошо.
И Нимрод вышел.
— Странный у тебя холоп, — заметил Мстислав.
