– Верно, хотел, – согласился принц. – Есть этикет, правила…
-Забудьте о правилах, – прервал я его. – Если не можете выкинуть их из головы, меняйте их под себя. Здесь и сейчас вы не жених принцессы Анны. В настоящий момент вы офицер русской армии. Поступайте, как подобает офицеру, а не принцу.
– И всего-то? – повеселел принц.
– Это не так легко, как может показаться. Научитесь говорить 'нет', ваше высочество, даже если вас будет просить тот, чьим мнением вы дорожите. После того, как мы разобьем турок и вернёмся в Петербург, ведите себя независимо. Поговорите с принцессой, скажите, что если она не хочет, чтобы вы были её мужем, то вы не собираетесь навязывать ей своё общество. Ошарашьте принцессу, заинтригуйте её!
– Каким образом? – заинтересовался принц.
– Простейшим. Сделайте то, чего от вас не ждут: подайте прошение об отставке. Сообщите, что собираетесь вернуться домой, чтобы поступить на службу прусскому королю или цесарцам. Поверьте, если вы начнёте вести себя непредсказуемо и смело, она не устоит. Великий Шекспир писал: 'Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей'. Следуйте этой заповеди, ваше высочество. Не бойтесь ничего. Вам есть что терять?
– Пожалуй, нет, – ответил принц.
Остапа несло. Я понимал, что рискую оставить историю России без императора Иоанна, но, с другой стороны, если принцесса будет считать супруга бесхребетным и начнёт наставлять ему рога, добром это не кончится. Так что или пан, или не пан. Одно из двух.
– Прекрасно. Пусть принцесса видит, что вы способны настоять на своём, что у вас есть собственное мнение, за которое вы готовы сражаться до конца. И, немного погодя, вы всё же сделаете принцессе Анне одолжение, взяв её в жёны. В порядке исключения, разумеется. Но это всё в будущем. Если не возражаете, ваше высочество, я бы ещё кое-что посоветовал.
– Если это дельный совет, приму его с удовольствием, – с достоинством произнёс Антон Ульрих.
– Смею надеяться, дельный. Давайте-ка мы с вами займёмся физподготовкой. Я потом объясню, что это значит. Сделаем из вас такого атлета, хоть в триста спартанцев записывай. По себе знаю: чем больше бицепс, тем больше наглость, а она вам точно не помешает, ваше высочество.
– Зато у вас, барон, её хоть отбавляй, – усмехнулся принц.
– Есть такая пословица: 'Наглость – второе счастье'. У меня и впрямь такого добра много, но я с удовольствием поделюсь с вами, ваше высочество.
И вот со следующего дня я практически официально кроме адъютантской должности получил ещё и тренерскую работу у принца Антона Ульриха Брауншвейгского.
Когда принц впервые при мне разделся до пояса, я огорчённо присвистнул:
– Боже мой, как всё запущено!
Выглядел мой подопечный словно узник Бухенвальда: грудь как у молодого петуха коленка, бицепсы с голубиное яйцо, трицепсы вообще не просматривались, а вместо квадратиков пресса – впалый живот с отчётливо выделяющимся пупком. Скелет скелетом, и это притом, что кормили его как на убой. А как иначе: повара у принца были знатные. Но видать не в коня корм.
– Мама дорогая! – взгрустнул я.
– А что такое? – удивился принц.
Он стоял под ласковым южным солнцем и жмурился. Над верхней губой пробивался белесый пушок, свидетельствующий, что юному принцу ещё не доводилось бриться. Я посмотрел на этот мешок костей и брякнул без особой деликатности:
– Да вот гляжу на вас, ваше высочество и размышляю. Как же вы кирасу на себе таскать собираетесь? Она ведь тяжёлая.
– Не вашего ума дело, барон, – вспыхнул как порох Антон Ульрих. Вспыхнул и тут же угас. В этом весь он, все его проблемы. Я пояснил:
– С этого дня как раз моего, ваше высочество. И, глядя на его растерянное лицо, счёл нужным добавить:
– Вы уж простите меня за резкость. Принц стушевался:
– Тогда и вы меня простите фон Гофен. Всё как-то необычно. У вас такой тон… Я чувствую себя будто школьник перед экзаменатором.
– И правильно чувствуете. Мне вас в оборот взять придётся, уж не взыщите. Но вам это всё пойдёт на пользу, ваше высочество. Пусть мои слова послужат вам утешением, когда будет трудно, а то, что придётся несладко, я вам гарантирую с полной уверенностью.
Диспозиция была и комичной, и трагичной одновременно, но принц видимо хорошенько всё взвесил, догадался, что врать мне нет никакого резона, и торжественно объявил:
– Я вам верю, барон, и отныне вручаю моё бренное тело в ваше полное распоряжение.
– Договорились, ваше высочество. Я сделаю ваше тело здоровым, а в здоровом теле найдётся место и здоровому духу.
На самом деле с подопечным мне повезло, только я сразу этого не понял. Гены у принца были замечательными. Стоило лишь правильно распределить нагрузку, и молодое тело стало наращивать мускулатуру в нужных пропорциях.
Лепить из него брутального мачо не имело смысла. Всё-таки как личность он сформировался ещё в детстве, поперёк лавки класть уже поздно, но придать ему толику уверенности было в моих силах.
Все его проблемы проистекали из-за слишком покладистого характера. Принц был слишком добрым, слишком вежливым, слишком скромным. А наречённая невеста спала и видела в грёзах его полную противоположность: страстного бунтаря, ниспровергателя основ, но при этом обходительного и знающего толк в политесе. Тихий, созданный для семейной жизни, Антон Ульрих был уютным и домашним. Понятно, что Анне Леопольдовне, у которой по причине молодых лет до сих пор гулял ветер в голове, заика-принц не нравился.
Она не понимала, что брак с кем-то вроде саксонца Линара, порхающего мотыльком из одного алькова в другой, будет хуже каторги, что придётся пролить немало горьких слёз и забыть, что такое женское счастье. Она начиталась сентиментальных романов, в которых коварные искусители преображались, встретив истинную любовь, и верила, что граф Линар чудесным образом переменится, став прекрасным и верным супругом. Чего взять с наивной девчонки!
Анна Леопольдовна видела в моём подопечном безвольную тряпку, в упор не замечая таких качеств, как отвага, ум, бескорыстие, надёжность и доброта. Понадобились дворцовый переворот, арест и длительная ссылка, прежде чем строптивая цесаревна смогла, наконец, оценить Антона Ульриха по достоинству. Мне кажется там, в ссылке, между ними возникла большая настоящая любовь. Принц был с ней до трагического конца, делил все муки и тяготы. Пожалуй, я могу назвать это подвигом, самопожертвованием во имя любимой и детей.
Каждый раз, когда я глядел на принца и его адъютанта Геймбурга, мне было грустно, на душе скреблись кошки. Иногда, в зависимости от обстоятельств, приходилось выдавливать из себя улыбку или, наоборот, казаться строгим и неприступным. Я слишком хорошо знал, что ждёт в будущем их, в сущности зелёных неоперившихся юнцов. Мои не сильно великие знания приносили много печали.
