Но дела с Асташевым все равно придется вести. Просто не найдется больше в губернии столь же значимого, уважаемого в купеческой среде человека. Предупрежден, значит вооружен. Пообещал себе быть предельно осторожным и тут же задумался о причинах такого трогательного внимания ко мне со стороны жандармов. Могли ведь не вмешиваться, наблюдать со стороны. Но нет, Кретковский специально послал человека — предупредить. Что бы это значило?
Ненавижу опаздывать! Не люблю людей, позволяющих себе наплевательски относиться к чужому времени, и себе этого не прощаю. Но к Ивану Дмитриевичу все же опоздал. Не на много, минут на пятнадцать — но и этого достаточно, что перенервничать и разозлиться. А все Артемка. Привез одежду и сидел под дверью — ждал, пока позову. А я что? Телепат? Он там ждал, а я в кабинете. Разглядывал наполняющиеся сумерками улицы любимого города, думал и ждал.
И поторопиться побыстрее приехать не получилось. Сани шли рывками — за один теплый день снег на взгорках стаял. На счастье будущий Краеведческий музей от будущего Сибирского физико-технического института не слишком далеко. Томск в 1864 году — едва ли десятую часть Томска из моего времени занимает. Так что — сейчас здесь все не далеко.
Почти у самой усадьбы припомнил забавный случай, связанный с этим комплексом помещений. Из моего времени, конечно. Жила была одна интересная женщина, в чьей власти было определить — представляет здание историческую ценность или нет. А нужно отметить, что Почтампская второй половины девятнадцатого века — это проспект Ленина моего Томска. Самый центр. Офисные или торговые площади здесь — лакомый кусочек. Только свисни — очередь выстроиться!
Не знаю, была там очередь или нет, только та дама взяла да и вычеркнула из списка охраняемых государством объектов на территории Усадьбы Асташева пристройку для слуг. А и правда — ну какой это шедевр архитектуры? Обычный дом. Вон даже деревянные конюшни из-за него торчат. Тем не менее, арендаторы тут же затеяли реконструкцию. Им ведь до крайности обветшалые жилые помещения ни к чему. Им торговый зал нужен был…
В общем — поднялся шум. Патриотов родного города много нашлось — грудью встали. До Москвы дело дошло. Прокуратура засуетилась, комиссии понаехали. Вернули Краеведке их ненаглядные комнаты для прислуги. А заодно и бюджет на реставрацию выделили. Провели конкурс. Определили подрядчика. И все бы ничего, да только стал тогдашний губернатор вожжи отпускать. И появилась в определенных кругах мысль — под шумок на ключевые должности совсем других людей поставить. А там и главному креслу хозяина поменять. Вот к концу того самого ремонта Усадьбы снова та тема и всплыла. Дядьки серьезные были, «погоны» у них с руки ели.
Сначала убрали ту даму, потом прокуратуру на подрядчика натравили. Те откопали, что государственный подряд был по конкурсу отдан фирме, не имеющей лицензии на проведение работ по реконструкции памятников архитектуры. Ай-яй-яй! Как же так!? Как же так можно!? Главный областной строитель на сердце пожаловался и улетел в клинику Мешалкина в Новосибирск. И уже оттуда заявление об увольнении по состоянию, так сказать, написал. С сердцем у него, кстати, все в порядке оказалось. Он еще и меня, своего приемника, пережил. Так вот, во многом благодаря Асташевскому дому, сделал я следующий шаг по карьерной лестнице. Стал начальником Департамента архитектуры, строительства и дорожного комплекса Томской области.
Главный дом был на месте. И хозяйственный флигель. И здание управления приисками. Из-за его угла торчал тот самый злосчастный домик для прислуги и каретный сарай с конюшнями. А вот двухэтажных складов еще не было. Пара чахлых кленов и огромный, серый и некрасивый сугроб, в который превратились построенные чьими-то руками снежные горки для детворы. И Архиерейской церкви тоже не было. И вход в сам дом оказался не в глубине западного дворика, а прямо с улицы — в левом углу западного фасада.
Полу-стеклянные двери вели в обширный вестибюль, где швейцар принял у меня пальто и Артемку, которого я не стал отпускать в гостиницу. Провинился, так пусть теперь чаи гоняет со старым слугой, а не с молоденькими горничными заигрывает.
Богатая мраморная лестница привела меня на второй этаж. По отполированным ступеням гладкие подошвы столичной обуви скользили, и невольно приходилось сбавлять шаг, чтоб не упасть. Маленькая приемная с красной банкеткой и пейзажем с изображением этого самого, Асташевского дома.
Семь торопливых шагов, еще одни застекленные двери и вот я на пороге большой желтой залы. Большие окна на юг и запад, прекрасные, достойные Эрмитажа, малахитовые вазы на постаментах, мебельный гарнитур из красного дерева с коричневой обивкой на невероятно красивом, звездами, паркете из ценных пород дерева — палисандрового, эбенового, розового. Дом приличный не только для сибирского миллионщика, но и для преуспевающего питерского вельможи.
— Сюда, Ваше превосходительство.
Матовая роскошь паркета под каблуками. Синие сумерки за высокими окнами. Хозяин на пороге гостиной.
— Доброго вечера, Герман Густавович. Проходите же скорее…
Синяя комната. Мебель, теперь из черного дерева с синей атласной обивкой и позолотой. Ковры, картины. В простенках зеркала. У дальней от окон стены огромный, черной кожи, диван. В центре овальный стол, сервированный на две персоны. Значит, Асташев хотел поговорить со мной наедине и никого больше к столу не звал.
И я расслабился. Успокоился. Сам собой унялся тревожный стук сердца. Разомкнулись сведенные остатками злобы зубы. Бог не выдаст, свинья не сьест.
— Здравствуйте, дорогой Иван Дмитриевич. Прошу меня простить за невольное опоздание. Человек, знаете ли — предполагает, а Господь наш — располагает.
Маленького роста, чрезвычайно подвижный, не смотря на возраст, подвижный и юркий, мило, по-французски, картавящий. Этакий добрый дядюшка гениального злодея — сам, судя по собранным жандармами сведениям, свободный от каких бы то ни было нравственных принципов. Обладающий живым, изворотливым умом, нашедший нужные лазейки в беспорядочном нагромождении законов Российской Империи, обзаведшийся высокопоставленными покровителями, Асташев представлял собой эталон успешного предпринимателя середины девятнадцатого века. А еще он — дьявольски, ужасающе опасный для моих начинаний человек.
— Снова вы, Ваше превосходительство, правильные слова подбираете, — белые ладошки вспыхивают отраженным светом десятков свечей. Кажутся двумя белыми птицами, бесстрашно порхающими прямо у лица хозяина дома. — Но садитесь же скорее к столу. Повар мой, характером прескверный, уж трижды справлялся, не пора ли горячее несть. Сюда вот, сюда! На стуле этом и принцам не зазорно сижывать…
