Возвращался он с гордо поднятой головой, но донельзя уставшим, часов через шесть. Или семь — за делами трудно было следить за временем.
Он сделал лодку. Вырезал из цельного ствола дерева. С килем. С уключинами для весел. С двумя сиденьями. А сколько сил потратил, чтобы придать ей вид давно сделанного и нещадно эксплуатируемого изделия — лучше и не вспоминать. Резать дерево было легко. Трудно было избавляться от отходов производства. Растаскивать их было и тяжело, и несподручно.
Весла тоже выточил. И длинный шест на всякий случай.
Успешной оказалась у него только вторая попытка. Вначале он по неосторожности проделал в днище будущего судна дыру и не смог придумать, как надежно заткнуть ее.
На обратном пути он подстрелил зайца. Много их попадалось по дороге, и раз на десятый его стрела попала в цель. Зверушка казалась сильно раненой, но погоняться за ней, тем не менее, пришлось изрядно. Добил ее ударом ножа по голове.
На ту минуту пришелся сеанс связи с «Элеонорой». В ответ на его сообщение о намерении незамедлительно освежевать добычу, чтобы Амад не видел его неумелость и достоинства ножа, Лида в который раз за последние сутки ахнула: а как это сделать? Никто ж не знает, не умеет… может, оставить заячью тушку там, где она лежит? Вдруг у зайца какая-нибудь заразная болезнь? Он же дикий, ветеринары его ни разу не осматривали. А болезни, оказывается, есть очень страшные. Пусть Амад попостится. Ничего, мол, страшного.
Элементарные вещи — развести костер, нагреть воды, вырезать лодку — представлялись Лиде Гиреевой, как, впрочем, и всем другим астронавтам, невероятно сложными. Советы от них Алексей Сковородников получал бестолковые. У него уже был готов горячий напиток для Амада, когда Лида начала диктовать ему подробную, выверенную научным сообществом «Элеоноры» инструкцию, как нагревать воду. Не сразу в конструкторском отделе нашелся паренек, чьи предложения пошли на пользу при вытачивании лодки. Всем миром решали, как разнести обрубленные ветви деревьев, чем их прикрыть, как старить борта лодки, но так и не пришли к единому мнению. Пришлось самому соображать.
Прогресс, конечно, избавляет человека от многих бытовых проблем. После воскрешения ему пришлось привыкать к тому, что входя в помещение, не нужно включать свет, открывать и закрывать за собой двери — все делалось автоматикой. Что не нужно запоминать, как связаться с тем или иным человеком — компьютер сам находил требуемого абонента. Что пропала нужда уборки помещений, что… В общем, жизнь изменилась коренным образом. Негативные последствия этих изменений — человек стал менее приспособленным к пребыванию вне сферы цивилизации. Вероятно, его кандидатура на засылку в Консерву и впрямь была наилучшей. Хотя, кто знает… его Амад почти раскусил. Другого, возможно, не смог бы: не за что было бы зацепить.
Освежевал убитого зайца, вспомнив армейский опыт. Нанизал добычу на длинную, очищенную от коры палку, как на вертел. Заодно вырезал рогульки, чтоб подвесить над углями. Лук сломал и забросил в кусты — по его прогнозам, далее не понадобится в кого-либо стрелять. Да и стрелы пришли в негодность.
К месту, где оставил Амада, вышел сам. Лида Гиреева, ужасаясь от одной только мысли о передвижении по дикому лесу, предлагала отстрелить в его сторону рой мисентов, чтоб он смог сориентироваться. К счастью, по данному поводу прибегать к помощи техники не пришлось.
Костер он увидел издалека. Амад ничком лежал рядом, раскинув руки и ноги. Но испугаться за него Алексей Сковородников не успел — при его подходе абориген поднялся. Признаков, что его беспокоят раны, не виделось.
— Слава Создателю! — воскликнул Амад. — Ты пришел! Я по душевной слабости стал полагать, что ты встал на Путь без меня.
— Долго искал лодку. С трудом нашел. Завтра поутру отплываем.
— Это хорошо. Я могу ходить. Пока тебя не было, разрабатывал ногу. Сперва немного крови проступило, а потом опять все подсохло. Почти не болит. У вас, в Магоре, чудодейственные лекарства. Что у тебя в руках?
— Зайца подстрелил. Будем запекать на углях.
Амад с большим трудом скрыл невольную радость. Конечно, он где-то двое суток без еды. Если не считать за таковую вареные дички яблок и груш. Ясно дело, оглодал.
Стараясь не выставлять напоказ достоинства ножа, Алексей Сковородников срезал дерн с маленькой площадки, нагреб в нее углей, рядом вкопал рогульки и положил на них палку с заячьей тушкой.
— Придется долго ждать, пока приготовится, — высказал Амад сожаление, сглотнув слюну. — Да и соли у нас нет. Может, ты знаешь какие-нибудь травы, заменяющие специи? Вы, горцы, известные травознатцы.
— Не, в травах я не разбираюсь. Мое дело — предсказывать погоду в горах. А то, что долго ждать — ничего страшного. Нам спешить некуда. К лодке пойдем завтра спозаранку. Тебе надо подкопить силенок. Следи за готовкой, чтоб огня от углей не было, а то пережжется мясо. Я пока схожу к ручью, обмоюсь.
Нормы жизни жителя Галактического Содружества — стерильная чистота, частые санитарные процедуры, смена белья, а то и верхней одежды по крайней мере раз в день — он быстро воспринял как самое естественное. Тяжелый труд лодковытачивателя вызывал обильное потоотделение. Насекомые были особенно назойливы, и их приходилось сметать с открытых участков кожи грязными руками. А еще откуда-то сверху все время сыпалась труха и комья земли. Ощущение липкости подмышками, зуд по всему телу, неприятный запах, лицо будто намазано клеем, мешающим мимике, соль на губах и жжение глазных век — все это вызывало у Алексея Сковородникова острое физическое страдание.
Возможно, в далеком прошлом он обошелся бы простым умыванием. Но сейчас ему требовалось нечто фундаментальное. Отойдя к ручью, Алексей Сковородников покрутился, соображая, как помыться не снимая одежды паломника. Ничего путного не придумал. Отошел чуть дальше, в низинку, разделся и с облегчением залез в ручей. Вода была холодновата для купания. Но лучше холод, чем грязь.
Наплескался вволю. Посидел на камушке, сгребая с себя воду ладонями. С брезгливостью вновь влез в одежду, расчесался. И совсем другим человеком вернулся к Амаду. Тот сидел около углей, с вожделением глядя на готовящегося зайца. Внутрь тушки абориген запихнул какую-то приятно пахнущую траву.
Алексей Сковородников сел напротив, исподволь рассматривая Амада.
Довольно высок для конса. Правильные черты лица. Глаза иссиня-черные, глубоко посажены. Острый подбородок. Большой волевой рот. Нос с горбинкой. Длинные густые волосы спадают на плечи черной спутанной гривой. По земным меркам он был красив, по местным — кто знает? Но точно не ординарный человек. Приметный. Выхватываемый скучающим взглядом из любой толпы. Одним словом, поэт. Элита общества.
— Ты вернулся без своего чудесного орудия, — сказал Амад. — Оно одноразового действия?
— Да нет, стреляй, сколько влезет. Но тетива совсем измочалилась, да стрелы поломались. Поэтому я его выкинул.
— Выкинул? — изумился Амад. Помолчав, повторил слово, не встречающееся в языке концов: — Тетива… так называется шнур, связывающий деревянные концы твоего орудия?
— Да, именно так.
— Тетива… — повторил Амад незнакомое слово. — Как музыкально звучит: те-ти-ва. Если б я не встал на Путь, обязательно написал бы поэму про твою тетиву и твое чудесное орудие. Ранее я не видел и даже не слышал, что где-то существуют такие предметы. Посылать стрелу на большое расстояние от себя — это же меняет все принятые приемы охоты.
Надо было что-то сказать, чтобы отвлечь мысли Амада от нежелательной темы. Алексей Сковородников спросил:
— Ты вот говоришь «если б не встал на Путь, то написал бы». Сейчас ты спокойно сидишь. Никуда не идешь. Что тебе мешает заняться стихотворчеством?
Амад удивленно вскинул глаза. Убедившись, что Алексей не шутит, как-то сник. Полуотвернулся, ничего не ответив.
Алексей Сковородников неспешно повернул тушку зайца. Сходил к ручью, принес воды, сбрызнул угли и мясо. Оставшуюся воду вылил в кусты. Подошел к камню с остывшими остатками варева. Зачерпнул. Отпил несколько глотков. Оценил, что Амадовский компот вкуснее, чем получался у него. Вернулся обратно к костру. Вновь сел напротив Амада. Помолчал.
