о себе). «Мавр сделал своё дело», — подумал я. Развернулся, чтобы уйти.
Но тут услышал, как девчонка всхлипнула.
Я мысленно выругался (упрекнул себя в «мягкотелости»). Посмотрел на Зою. Вздохнул.
И спросил:
— Чего рыдаешь, Каховская? Что случилось?
В этот раз Каховская меня услышала. Зоя повернула в мою сторону лицо, шмыгнула носом (словно напомнила о том, что дома меня дожидался Вовчик). Девчонка скривила губы. Я вдруг подумал, что никогда ещё в моём присутствии женщины не рыдали «красиво» (видел такое только в кино). Чаще всего они лили слёзы вот так же, как Зоя Каховская: с опухшим лицом, покрасневшими глазами и с сопливым носом — такие ужасы не скроет никакая косметика. Председатель Совета отряда Мишиного класса косметикой не пользовалась — может, это и к лучшему: дорожки от слёз на её лице оставались прозрачными.
— Уйди, Иванов, — сказала Зоя. — Оставь меня в покое.
Будто фокусник извлекла из «ниоткуда» носовой платок — провела ним по щекам. Но не высморкалась в него: словно уже представляла, что могла делать в присутствии мужчин, а каких действий следовало избегать. Каховская поправила воротник платья, распрямила спину. И тут же отгородилась от меня — скрестила на груди руки. Однако Зоя не отвела взгляд — смотрела пристально, с вызовом. Я отметил, что родинка над её губой выглядела… интересно. Подумал, что в будущем это тёмное пятнышко не однажды привлечёт к лицу своей хозяйки мужские взгляды (если только владелица пятнышка перестанет поливать его слезами).
— Уйду, — пообещал я. — Прямо сейчас. Не сомневайся, Каховская: долго торчать в вашей квартире не собираюсь. Книгу я вернул, деньги забрал. Больше мне у вас делать нечего. Щас сброшу эти дурацкие тапочки и хлопну дверью. Всё: ариведерчи.
Помахал рукой, взялся за дверную ручку.
— Уйти-то — уйду, — сказал я. — Но кто ж тогда выслушает о твоих проблемах? Елизавета Павловна? Или её приятели? Им сейчас не до тебя: они варят кофе и раскладывают карты. Так что пользуйся моментом, Каховская. Моя жилетка в твоём распоряжении.
Я похлопал себя по груди.
Сказал:
— Жалуйся.
Зоя посмотрела на адидасовский логотип — будто только сейчас его заметила. Всхлипнула. «Мировая тоска» временно покинула её взгляд.
— Клёвая рубашка, — сказала девчонка. — Настоящая?
— Из самых натуральных материалов, — заявил я. — Качество проверено электроникой.
Подпёр руками бока.
— Ну? — сказал я. — Чего рыдаешь-то? Серьёзное что-то случилось?
Мелькнула мысль о Зоином отце. Но я отмёл её: стряслось бы что-то с Юрием Фёдоровичем, его жене сейчас было бы не до гаданий. Зоя на больную не походила (если только не страдала от нервного расстройства). Подумал: а не влюбилась ли она? Сходу не вспомнил, с какого возраста девицы морочили головы любовными страданиями — себе и окружающим.
Зоя кивнула.
— Случилось, — ответила она.
«Тоска» вернулась в её взгляд; снова открылись краники слёз. Девчонка сместила прицел глаз с адидасовского логотипа на моё лицо. Задумалась: будто прикидывала, достоин ли я чести узнать её тайну. В моих «достоинствах» она явно усомнилась. Но «тайна» рвалась наружу — никого более «достойного», чем я, рядом с Каховской сейчас не было.
Зоя встала с кровати, одёрнула подол; судорожно всхлипнула.
— Вот, — сказала она. — Смотри, какое платье мне купили.
Зоя взмахнула ресницами и вновь превратила глаза в щелочки. Скривила губы и тихо заскулила (ну точно, как потерявший маму щенок). Слёзы из глаз Каховской текли крупные — словно бисер. Плечи девчонки подпрыгивали. Родинка на лице девочки опять намокла. Зоя вздохнула-всхлипнула. Мазнула платком по лицу: смела со щёк влагу.
— Видишь? — спросила она.
Девчонка дышала часто, словно ей не хватало кислорода. Собранные в «хвост» на затылке волосы вздрагивали, покачивались (будто сметали с плеч и спины пылинки). Лившийся из окна свет огибал Каховскую, бросал на Зоино лицо тень, окутывал Зоину голову золотистой дымкой. А ещё он заставлял блестеть капли влаги, вновь застывшие на щеках и подбородке девочки.
Я пристально разглядывал наряд Мишиной одноклассницы: плечи и воротник, рукава и манжеты. Видел перед собой абсолютно стандартное платье — часть девичьей школьной формы (какой я её и помнил). Анормальностей не заметил. «Нормальное платье», — вертелись на языке слова. Но я попридержал их, потому что поведение девчонки намекало: платье не «нормальное».
— Не вижу, — сказал я.
Помотал головой.
Спросил:
— Что с ним не так?
Зоя едва не захлебнулась от возмущения. Взмахнула руками.
В воздухе комнаты закружили освещённые яркими солнечными лучами пылинки.
— Ты… ты… издеваешься?! — воскликнула Каховская. — Посмотри сюда!
Ребром ладони она чиркнула себя по ногам — по самому краю подола.
Я проследил за её жестом, скользнул взглядом по тонким загорелым девичьим ногам, добрался до пальцев с крохотными ноготками — вернулся обратно к подолу. В задумчивости почесал кончик носа (тыльной стороной ладони, как это делал мой отец). Почувствовал себя студентом, что явился на экзамен с похмелья и неподготовленным.
— Теперь, видишь?! — спросила Зоя.
Я дёрнул головой.
— Ах, вот ты о чём…
Я выдавил из себя ничего не значащую фразу и тут же замолчал. Потому что так и не сообразил, на какой именно недочёт платья намекала девчонка. В упор не замечал на платье ничего, что могло послужить причиной для девичьих рыданий. Я смотрел на место, где тонкие девичьи ноги прятались под тканью — пытался найти ответ на заданную мне Зоей задачку.
— Ну, наконец-то, Иванов! Сообразил!
Каховская всплеснула руками.
— А мама не поняла, — заявила Зоя. — Или не хочет понимать. Я ей сказала, что платье мне велико. Ну, видно же! А она мне говорит: до Нового года ты вытянешься. До Нового года! Представляешь?! А полгода я как буду ходить? Вот так?
Девчонка вновь указала на край подола.
— Как она не понимает! — воскликнула Каховская. — Ведь это же… кошмар! Меня в школе засмеют! Представь, что скажет Светка Зотова, когда увидит меня в таком длинном старушечьем наряде. Да у меня в этом платье даже коленок не видно!
Зоя позабыла о платке — мазнула под носом рукой.
— Да как я в таком виде вообще в школу приду?! — спросила она. — На меня же все пальцем показывать будут! И Зотова в том числе. Неужели это непонятно? Светка при виде меня животик надорвёт. А какие она прозвища мне придумает!
