Следующее, что сделала Ксения на ниве реформ образования — привлекла к обучению детей Митеньку с женой. Да, к инженеру с уфалейского завода привезли жену. По настоянию врачей. Поселили их в доме недавно умершего пенсионера, предварительно всё тщательно зачистив от артефактов. Кололи их не каждый день, а достаточно редко, ну это дело врачей — кого, куда и сколько колоть. Сам Митенька был из разночинцев, хотя этого термина пока не существовало. Сын мелкого небогатого чиновника, которому повезло попасть в Горное училище и там, за счет своего усердия и тяги к знаниям — его окончить.
Жена его тоже была не из родовитых, из купеческого сословия, не первой гильдии. Собственно говоря, Дмитрия и стали звать Митенькой с подачи его жены Ольги. Она тоже была грамотной, не в таком объёме как Митенька, но и читала хорошо, и писала. А сам Митенька, обладавший пытливым умом — успел задолбать всех, тыкаясь любопытным щенком повсюду, то к врачам, то на производства. Куда его старались не допускать, подозревая в нем шпиона и агента влияния купца.
Поводом для подозрений стали его дифирамбы в адрес Губина, дескать тот и к рабочему люду хорошо относится, а уж инженеров если не на руках носит, то платит им по царски. «Это мы ещё посмотрим, что за благодетель такой для рабочего класса!» — недоверчиво буркнул Анисим. Митенька же, успевший два года поработать на выделке чугуна на частном заводе Берда — такое рассказывал о условиях труда рабочих, что классовой ненавистью к промышленникам охватывало всех слушающих. Митенька, с радостью уехавший на Урал от Берда — не мог нарадоваться здесь более человечному отношению как к себе, так и к простым рабочим.
Наши, впрочем, эту его радость совсем не разделяли и тихо поражались, это как же надо довести людей, что двенадцати-четырнадцати часовой рабочий день на заводе — считать за человеческое отношение. Относились. в общем, к Митеньке поначалу — как к засланному казачку. Что его, всё понимавшего — огорчало чрезвычайно. Егор, после общения с ним выразился прямо: «Умный он, что пиздец, я как с ним поговорю — комплекс неполноценности в полный рост. Такому производство покажи — всё в голову срисует!»
Единственное, что не давало Митеньке окончательно впасть в уныние — вечерние сеансы мультфильмов для детворы, куда он с женой как в театр ходил. Так что за предложение заняться обучением детей — схватился обеими руками. Как и его Оля. И Ксения была довольна, одна из основных задач — обучение детей современной грамматике и правописанию — была закрыта. Даже категорический запрет на применение телесных наказаний во время обучения не остудил его пыл. Хоть и вызвал недоумение: «Как же так, испокон веку детей пороли за нерадение. Он и сам, благодаря розгам — в люди выбился. Но раз надо, то согласен».
В то же время, ценность Митеньки, как источника информации о этом времени, царящих нравах, законах и нюансах межсословных отношений — понимали все. И ненавязчиво расспрашивали, правда — в процессе расспросов, судя по периодически отвисающей челюсти Митеньки — палились невероятно. Хотя чего уж там палиться, после мультфильмов на плазме, медицины двадцать первого века и того же электрического освещения. И так дальше некуда.
Не обходилась жизнь деревни и без курьезов. Так Расул в один из вечеров гордо похвалился, что у него мужики нашли применение снятым проводам из алюминия и наловчились плести из него верши, которые можно будет продавать. Егор рассказал, что вообще-то алюминий ещё не открыт, как метал и когда его откроют — стоимость его будет превышать золото. И довольно таки длительное время, вплоть до конца девятнадцатого века. Расул подорвался из-за стола и побежал в гараж, где предприимчивые работники уже с десяток вершей сплели и в уме подсчитывали прибыль. Высказал им всё, что думает о их умственных способностях, заодно прочитал в виде краткой лекции то, что только что узнал от Егора. Мужики всё поняли, прониклись и собрав по карманам обрезки проволоки разошлись по домам, на ходу рассуждая: «Вон оно как, цветмет всегда дорогой был. Но чтоб так! Эх, сколько за бесценок в скупку сдадено этого алюминия»...
Цветная лихорадка девяностых после этого случая — казалась детским лепетом, деревенские обшаривали закрома и хозяйство, в поисках драгоценного метала. Всё найденное — тщательно взвешивалось, упаковывалось и пряталось. Хорошо ещё, что по зимнему времени — не зарывали в землю. Хотя как знать, мысли рачительного крестьянина, как и его поступки — обычной логике не подвластны...
Председатель, после разговора с Ксюшей о детях — посоветовался в узком кругу, привлек Галку, подбили дебет к носу и обратились к народу. Люди отозвались. Крестьянских детей знали все, к ним и до этого относились с симпатией. За два дня собрали детских вещей несколько саней. Галка сказала, что если не хватит — докупят через Викула на заводе, женщины её поддержали, мол и сошьем, что надо, и свяжем. Какой-то мужичок подвыпивший брякнул неосторожно: «Зачем нам чужие дети? Пусть их родители одевают!» — даже не успел осознать всю глубину своего морального
