Не сразу я смог к ней подойти.
Пуля вошла ей в затылок, прямо посередине. Умерев мгновенно, она упала лицом вперёд, застывшая кровь страшным причудливым ореолом раскинулась по высохшей земле. Я никогда не видел, как падают люди после смертельного попадания пули в голову. А у зверей подкашиваются колени... Мать, позабыв обо всём, бежала к своему ребёнку, стараясь в последние секунды своей жизни предупредить его или инстинктивно спрятать, накрыв телом. Этого ей сделать не дали, застрелив хладнокровно и очень точно.
Наверняка она кричала, а что именно, уже не узнать. Подзывала ли к себе, или же отгоняла в лес... Дай бог. Бежала, вытянув руки вперёд, и ей казалось, что время не движется. "Беги! Беги, сынок, изо всех ног, торопись! Не дай им схватить тебя, мальчик мой, спасайся! Ты спрячешься, вырастешь, станешь большой и сильный, и не будешь больше бояться этих паршивых волков, правда? Беги!".
Отверстие было небольшое, это никакая не "поджига", нарезняк. Не гоблины тут орудовали.
Ни одного свидетеля обвинения. Людей убили. Симону увезли. Кто, вы, сволочи?!
Могли ли дети успеть скрыться в лесу? Если так, то они смогут хоть что-то пояснить. Капитан несколько раз посигналил, но результата не было, даже если уцелевшие прячутся, на сигнал они не выйдут, тут все дудят. Нужны другие доводы. Я повернулся к лесу, полный решимости. Злость переполняла меня, закрывая красной пеленой глаза. Протёр, не помогло. Что мне делать, а? Плакать? Стрелять в воздух с животным криком? Вот так вот... Тупо стоял и смотрел вокруг, запоминая и оценивая.
Постепенно первичная ярость уступала место холодному и расчётливому маньяческому стремлению планомерно найти всех и вырезать всех же. Я был зол на себя, на губернатора, на Симону и её проклятый глупый Фонд, на проспавших охранников и Нзимбу, на подъехавших парней из ближайшей деревни, на погоду и на джунгли вокруг, в сторону которых громко проорал:
-- Дети! Дети!!! Выходите, не бойтесь! Мы приехали из Манауса, вас никто не тронет! Мы русские, пароход "Темза", вы нас помните! Выходите!!!
Пш-шш...
-- Герман Константинович, что у тебя случилось? Ты чё там по-русски орешь на всю реку?! -- встревожено поинтересовался капитан.
Я не нашёлся с ответом, лишь поглядел на коробочку радиостанции и заорал снова, уже по-английски. Уже спокойней.
Пш-шш...
-- Боцман, сходи к Ростоцкому. Что-то он...
Никто не вышел, джунгли молчали.
Стоит ли соваться в дебри самому? Испугаются ли укрывшиеся появления белого, и уйдут ещё дальше в чащу, или же вынырнут, поверив?
-- Саша, какого хрена ты прёшь в самый завал! Ты что, не видишь? Давай поворачивай туда, там проще протащить! -- донеслось снизу с продолжением из сочного мата.
Нужно идти к своим.
Я развернулся, и почти сразу же услышал за спиной детский крик. Резко развернулся.
У кромки леса стояли трое негритят, прижавшихся друг к другу. В руках у двоих -- длинные палки. Дети замерли, ожидая моей реакции. Я поднял руки вверх и замахал, считая, что это мирный жест, и почти сразу бросился вперёд по тропе, краем сознания понимая, что могу их напугать. Перед ручьём остановился и присел на корточки, а потом просто сел на горячую землю. Они подошли сами и сразу вцепились в меня, как слепые котята...
Су-ука-а!!!
Схватив в охапку сразу всех, я поднялся и медленно пошёл по тропе, слушая сразу три рассказа, выплакиваемые на плохом английском. Обожжённые солнцем щеки защипало, я что, и сам плачу?
-- Подождите, ребята, я сейчас!
Рванул из футляра "Моторолу".
Пш-шш...
-- Капитан, доктора наверх, и ещё кого-то из женщин! Баб давай, говорю!!! У меня дети, трое, из джунглей вышли!
И повёл их кустами, чтобы ещё раз не показывать убитую мать.
Потом мы присели возле пепелища какой-то избы и стали ждать. Берег реки в этом месте высок, поэтому дома были не на сваях. Мы подошли к куче головешек, что ещё недавно была по-своему уютной африканской хижиной, далеко не самой зажиточной в деревне: гостевая с гамаками и столами, спальня, где, кроме хозяина с женой, тёща и куча детей. Во дворе -- обрезанная бочка на двух столбах -- душ, будка сортира за домом. Обычная местная семья. Днём женщины хлопотали по хозяйству: варили, стирали у реки, кормили кур... Дети помогали или играли, сами по себе. Потому и спаслись.
Эти истерические, но по-детски натуралистические рассказы было просто страшно слушать, и потому я старался отключаться, ловя детские слова отстранённо, фоном, не пуская их глубоко в себя. Не слушать же нельзя, у них выплеск, принимай его, Герман.
-- ...мы из-за деревьев смотрели, с обрыва. Они её отцу голову разбили, и Мария начала руками собирать мозги. Белые кусочки... Её схватили и увели...
-- ...Малви с женой и двое детей быстро сели в лодку, но те начали догонять, лодку перевернули, Малви сразу утонул, а дети кричали, их втащили на шхуну. Их маму били по голове шестом и смеялись. Как по мячику били. А она всё не тонула...
-- ...Мама пекла лепёшки, готовились к празднику, у брата сегодня день рождения. Так вкусно пахло! И тут начали стрелять! Мама сразу закричала, чтобы мы бежали в лес...
Так и не заметил, как подошла Нина, лишь почувствовал резкий запах нашатыря.
-- Ростоцкий, детей отпустите. Гера, руки разожми.
Не могу разжать. Да уберите вы эту вату!
-- Спокойней, спокойней. Не пугай их... Альфия, помоги же ему встать, раз хочет! Герман, ты можешь сам идти? Аля!
Я кивнул.
Слева спокойно текла Оранжевая, русло которой к востоку почти сразу уходило за поворот. Вокруг было всё так же красиво и спокойно: жарило солнышко, в лесу мирно чирикали сволочные тропические птахи, над кустами повисали маломерки-колибри, а на небесной синеве яркие белые облака медленно отступали под натиском тёмных туч.
Дождь... Приходи уж. Смывай, давай.
-- Я к капитану.
Хиросима. От Дугласа не осталось ровным счетом ничего, кроме футбольного поля. На том месте, где прежде стояли деревянные дома, где дворы прикрывались, хоть и жидкими, но всё же садиками, где вдоль единственной улицы посёлка гуляли странные чёрные курицы и пятнистые свиньи, теперь раскинулась шахматная доска вонючих чёрных пятен. Остались фундаменты примитивных каменных очагов и навал недогоревших обугленных бревен, вокруг которых лежала серая пыль.
Что-то не могу стоять, ноги дрожат.
По пепелищу в одиночестве бродил наш кочегар, ковыряя носком резинового сапога кучи пепла и каких-то железяк. Вот он нагнулся, поднял и показал находку -- чудом уцелевший гриф от незнакомого музыкального инструмента. Федя спокойно обтер его рукавом и понес ко мне. Присел рядом.
