Проводив долгим взглядом презренных Коробкова, Шлыкова, Белова, которые уже без ремней понуро шагали в сопровождении уже знакомой нам деловитой «тройки» военного трибунала, правда, на этот раз уже обутой, Ворошилов задумчиво сказал Берии:
— Ты знаешь, у меня сейчас такое чувство, что мы зубы вырвали, а щука целой осталась… Не здесь измена, нет. Надо чистить заразу куда выше. Опоздали мы с этим делом, правильно нас тогда Коба шпынял. На четыре года опоздали… Ну ладно…
Берия и Ворошилов переглянулись и одновременно стыдливо опустили глаза.
— Я сейчас еду в 10-ю армию, — после недолгого молчания сказал Ворошилов. — Чую я: что здесь происходило — это еще цветочки по сравнению с тем, что происходит сейчас там… Ведь здесь твой выдвиженец НАКАНУНЕ был? И всех пинками от дремы поднял?
— Да, был здесь мой Богданов… — отвечал Берия, с трудом подбирая приличные слова. — Мы с ним вчера вечером встретились на минском аэродроме. Он мне тоже говорил, что не нравится ему штаб Запфронта, понимаешь… И ты представляешь, Клим, что было бы, если бы он в Брест 21 июня утром не прилетел — или с приездом бы опоздал?
— Тут и думать, Лаврентий, нечего — обосрались бы мы! — в сердцах рубанул Первый Маршал. — На весь мир бы обосрались… И никакие солдатские подвиги генеральскую глупость вселенских размеров тогда бы не закрыли!
— Хорошо, с этим все ясно. Если едешь — давай езжай, не медли. Время уходит. А я, как Сандалов мне расписал, здесь буду дела вершить.
23 июня 1941 года. 18 часов 00 минут.
Небо над Брестом
Выполняя Директиву НКО СССР № 3, Авиация Дальнего Действия, силами 3-го Авиационного корпуса, наносила бомбовый удар, поддерживая одним вылетом войска Запфронта. Именно так, как предписывала директива…
При этом, по словам гениального начальника Генерального штаба (по мнению Рокоссовского: «органически не способного к штабной работе»): «Главное Командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск…».[98]
Весь первый день войны и всю следующую ночь 212-й авиационный полк особого назначения по собственной инициативе простоял в боевой готовности. Никаких команд ему не поступало.
И только на другой день после обеда комполка вызвали к полковнику Скрипко, который объявил, что ему звонили по ВЧ из Москвы, возложили на него общее командование и что перед полком поставлена задача бомбить сосредоточение войск в районе Варшавы.
— Есть ли у вас распоряжение вскрыть пакет под литером «М»? — разумно спросил его комполка.
— Нет, но… — начал мямлить Скрипко.
— А приказ или письменное распоряжение бомбить Варшаву? В списке целей полка она не значится!
— Такого документа у меня нет, но…
— Товарищ полковник, кто давал распоряжение? — деликатно спросил комполка.
— Лично Жигарев, командующий ВВС.
— А вы сами вскрыли свой «красный пакет»? — допытывался комполка.
— Нет. Без особого на то распоряжения этого сделать я не могу! — отрезал Скрипко.
— А вы вообще уверены, что нашему полку приказано бомбить именно Варшаву? — пошел ва-банк комполка. — Ведь нам придется лететь наобум — поскольку до того в список целей Варшава не входила, пилоты и штурмана совершенно не знают ориентиров. А конкретные цели?
Скрипко вспыхнул. Разговор стал принимать неприятный оборот.
— Я вам еще раз передаю словесный приказ командующего ВВС — произвести боевой вылет на Варшаву! — повышенным тоном, еле сдерживаясь, заявил Скрипко.
В кабинете присутствовали офицеры штаба корпуса, поэтому уточнять вопрос далее комполка не стал. Полковник Скрипко был человеком высокодисциплинированным и очень точным в исполнении распоряжений начальства. И это хорошо было всем известно. Выдумать ТАКОЕ он просто не мог бы. Комполка распрощался с ним и вышел.
Начальник штаба корпуса, догнав его, быстрым шепотом проговорил:
— Слушай, старик, не дури! Тут у нас и так «Палата № 6»! Распоряжения, поступающие из штаба ВВС, шлют вдогонку, одно за другим, ставятся новые боевые задачи, старые отменяются. Где проходит линия фронта, где наши войска, где немецкие, толком никто не знает. Связи со штабом Павлова как не было, так и нет! Так что сам понимаешь…
— НЕ ПОНИМАЮ! Таких действий штаба я не понимаю!
Во второй половине второго дня войны полк в первый раз поднялся в воздух и лег курсом на Варшаву. Горел Минск, горели городки и местечки. Дороги были забиты войсками. Наши самолеты подвергались обстрелу из зенитных пушек, отдельные машины атаковывались истребителями с красными звездами, и летчики вынуждены были вступать с ними в бой, хотя красные звезды были четко видны и на бомбардировщиках. Один из истребителей был сбит.
Линия фронта, а стало быть, и фронт отсутствовали. Лишь на отдельных участках шли локальные бои — они были видны сверху по вспышкам огня, вылетавшим из жерл пушек и батальонных минометов.
На обратном пути, несмотря на сигналы «я — свой», некоторые самолеты полка опять были атакованы истребителями с отчетливо видными красными звездами. В полку появились первые раненые и убитые.
Очевидно, думали летчики и стрелки, немцы нанесли на свои истребители наши опознавательные знаки, чтобы безнаказанно расстреливать их. Было решено открывать по таким истребителям огонь с дальних дистанций и не подпускать их близко.
Сев на аэродром, полк получил новое боевое задание — уничтожить скопления немецких войск на дорогах и переправах. Стали поступать доклады экипажей: бомбим колонны, имеющие на боевых машинах опознавательные знаки — звезды. Уточняли, правильно ли полку поставлена задача, эти ли участки фронта с войсками надо бомбить? В ответ из штаба корпуса приходило подтверждение, что все правильно и что именно здесь и нужно уничтожать противника.
Много позже, когда фронт стабилизировался, стало известно, что не один раз наши наземные войска подвергались бомбардировкам и пулеметному обстрелу самолетов с красными звездами на плоскостях…
Командующий немецким 2-м воздушным флотом генерал-фельдмаршал А. Кессельринг вечером записал в свой дневник:
«Начиная со второго дня войны я мог наблюдать за битвой с русскими тяжелыми бомбардировщиками, действовавшими из глубины территории России.
То, что русские позволяли нам беспрепятственно атаковать эти тихоходные самолеты, передвигавшиеся в тактически совершенно невозможных построениях, казалось мне преступлением.
