Петриловский продержался у власти всего год, но успел крепко схватиться с Козыревским. Люди полагали, что в этой борьбе Петриловский использовал кое-что из былых грехов Козыревского, кое-что из того, что следствие по убийствам 11-го года не сочло нужным заметить. Опять же у казаков нет власти смещать начальство. Такое деяние вполне могли посчитать бунтом, тем более что в событиях опять был замешан этот Козыревский. В общем, Иван Петрович решил уйти от суда мирского – упросил архимандрита Мартиниана постричь его в монахи и стал иноком Игнатием.
Новому иноку тогда было лет тридцать от роду, и переключиться на молитвы он никак не мог. Все знали, что в боях и походах бывший Иван о себе не забывал, хотя его капитал никто не считал. Сделавшись монахом, он «своим коштом» построил возле Нижнекамчатска часовню и кельи – Успенскую пустынь – «ради прибежища ко спасению беспомощным и престарелым и раненым служилым людям, которые не имеют нигде головы преклонить».
При Козыревском пустынь процветала. Монахи запасали рыбу и пытались заниматься земледелием. Правда, за неимением тяглового скота, пахать им приходилось на ительменах… Об этом прослышало даже высокое начальство, и якутский архимандрит Феофан прислал иноку Игнатию рясу и клобук в подарок.
Друзья и знакомые могли только догадываться о причинах дальнейшего. Никто вроде бы монаха сильно не притеснял, прошлым в глаза не попрекал, однако восемь лет назад инок Игнатий собрал свой скарб и уехал в родной Якутск. И вот теперь…
– Да как же… Ты чо, дядь Ваня… – бормотал Митька, пытаясь сообразить, не обознался ли. Однако надежды на это не было – слишком характерное лицо, да и голос…
– Чо-чо… – буркнул инок. – С Треской договорился. Считай, более седмицы в трюме пластом лежал – тьфу, бля! Ох, прости, Господи…
– Смердит от тебя…
– Пожрать дай, нюхач хренов!
– Дык ить… – Митька сунул руку за пазуху и извлек огрызок сухой рыбы. – Тута нету, тока в бате!
– Дай суды! – Монах буквально вырвал у него кусок и впился в рыбу зубами.
Точнее, хотел впиться – сразу же скривился от боли, повалился на бок и начал кашлять, брызгая кровавой слюной.
– Плох ты, отец Игнатий, – констатировал очевидное Митька и отобрал у него огрызок. – Тебе, поди, твердое-то нельзя, потерпи малость.
– Нельзя, бля… Зубы шатаются, ноги болят…
– Цинга у тя, однако.
– Знаю. Сколь годов без сей кары Божьей обходился… Да простыл еще…
– Оно и видно, – вздохнул Митька. – Давно в бегах?
– А то! – вздохнул Козыревский. – Может, выпить чо есть?
– Есть! – вспомнил Митька. – Я ж для сугреву взял!
Малую баклажку вина, согретого за Митькиной пазухой, монах осушил буквально в три глотка. Вскоре лицо его посветлело, взгляд прояснился.
– Давно нашей травянки не пробовал! Хороша… Я ить как в двадцатом годе отсель уехал, так до Якутска добрался. Назначил меня архиепископ тамошний Феофан строить монастырь Покровский. Опосля того уехал Феофан по делам в Тобольск, дык меня и Спасским монастырем управлять оставил.
– Высоко ты летал, отец Игнатий! – восхитился Митька.
– Не то слово! – не без гордости признал монах. – А в двадцать четвертом годе вернулся Феофан с приказом от митрополита, чтоб, значит, сыск про меня учинить. Учинили, падлы… – Козыревский опять закашлялся, с трудом отдышался и продолжил: – В опчем, забрали у меня пожитки, каки были, – не положено, дескать, монаху! Одной мягкой рухляди записали на полторы тыщщи… А было-то на две с гаком!
– Все, что нажито непосильным трудом?! – чуть насмешливо ужаснулся служилый.
– Ну дык! – кивнул монах. – Однако ж того мало: каки недостачи да растраты по монастырям были, все мне приписали – считай, пятьсот Рублев!
– Вот это ты попал, дядя Ваня!
– Игнатием зови! – приказал Козыревский. – Не расстригли меня ишшо!
– Ладно, – охотно согласился Митька. – Нетто ты стерпел те поборы?!
– Не стерпел я, конешно, – вздохнул инок. – Дык в железа заковали!
– И чо?
– Убег, однако. К воеводе якутскому, к Полуектову, сунулся: отправь, грю, Курилы да землицу Апонскую проведывать. Тебе, грю, с того слава будет, а мне искупление, ежели в чем грешен. Тока зассал Полуектов… Ладно, хоть сразу в казенку не посадил. А как собрался сажать, так я по новой убег. До самого Тобольска добрался!
– Силен ты бегать, отец Игнатий, ох силен! – улыбнулся Митька. Он прекрасно понимал, что без денег по Сибири далеко не убежать. – Видать, не весь капитал у тя монахи побрали?
– Чуток осталось! – самодовольно усмехнулся Козыревский. – В Тобольске тем остатком делиться пришлось. Однако ж не зря потратился: сам Долгоруков-князь меня принял!
– Губернатор?!
– Угу, Михайло Владимирович, – не без гордости подтвердил монах. – Душевный человек оказался. Мы с ним, считай, полдня толковали. Шибко он Курильской да Апонской землицами интересовался – выспрашивал с толком, чертежи смотрел. Сказки мои повелел записать, с чертежей копии снять. Сказал, просить станет Беринга, чтоб в свою испидицию взял. Хотя и су мненье высказал – слабоват сей капитан для дела великого.
– А ты не врешь, дядь Вань? – не смог поверить Митька. – Не заливаешь, часом, а?
– Сказано тебе: Игнатий я!
– Прощенья просим…
– С тем Берингом я в Якутске встретился, – печально продолжил Козыревский. – Немец и есть немец. Ни рыба ни мясо. Я ему про дело толкую, а он в лицо усмехается: казаки, дескать, любят небылицы сказывать! В мой чертеж пальцем тычет: какая тут широта, спрашивает. А долгота, грит, какая? У-у, бля!.. Ну, говорит, ступай пока. А карту, значит, оставь – изучать стану.
– И чо далее?
– А ничо… – махнул рукой мореплаватель. – Кхе-кхе-кхе! Сучий потрох, бля! Кхе!
– Ну, не хошь, не сказывай! – пожал плечами Митька.
– Чо сказывать-та… – Козыревскому, похоже, неприятно было вспоминать этот эпизод. – Поначалу ждал, что призовет меня Беринг энтот. Потом сам ходить к ему начал. А дворня не пущщает – шибко занят его благородие. Так и уехал бусурман поганый…
– И чертеж не вернул?! – догадался служилый.
– Угу. Чтоб ему… Прости Господи!
– И чо ты, отец Игнатий?
– Чо-чо… – вздохнул монах. – Губернатор-та Долгоруков письмо и на воеводу якутского прислал. Не тревожил он меня более. Сколь капиталу мово было, решил я на дело положить: пройти с Лены-реки Ледовитым морем сколь можно далее к восходу.
– До Чукотского носу иль прям на Камчатку? – чуть насмешливо спросил Митька.
– В Апонию, дурило! – обиделся Козыревский. – До Колымы бы дойти, и то радость! В опщем, коч построили да тем летом и двинулись. Однако ж толку с того не вышло – затерло нас льдами, вертаться пришлось.
