И семья Ратцингеров, и он сам надеялись, что по возрасту на армейскую службу Йозеф попасть не успеет. Сначала — потому что Германия быстро разберется с русскими, затем — потому что русские и союзники быстро разберутся с Гитлером… Но в один печальный день Йозеф получил повестку «на противовоздушную оборону Отечества» — согласно указу от 26 января 1943 года, который разрешил заменять солдат в войсках противовоздушной обороны молодыми помощниками ВВС и флота.
В Мюнхен Йозеф отправился в августе сорок третьего года вместе с одноклассниками. Там, параллельно с сокращенным школьным курсом, они изучали устройство зенитного орудия. Сначала Йозефа приставили к радиолокационной станции, которая определяла местонахождение подлетавших самолетов. Однако в случае чего он должен был способен заменить раненого или убитого товарища у орудия, поэтому Ратцингеру пришлось отражать учебные атаки, роль вражеского самолета в которых исполнял старенький биплан «бюккер-юнгмейстер» .
Несколько раз пришлось пострелять и по настоящему противнику. Йозеф помогал заряжающему, содрогаясь от мощной отдачи орудия и задыхаясь и кашляя от пороховых газов. Спотыкаясь об откидные станины, он бежал за боеприпасами, снаряжал магазины и торопился обратно, поскальзываясь на катающихся под ногами горячих пятидесятимиллиметровых гильзах. Ратцингер не знал, удалось ли его расчету хоть раз попасть в самолет, не говоря уже о том, чтобы его сбить. В эти минуты он чувствовал себя винтиком, шестеренкой огромного грохочущего механизма. И это будущему римскому папе не нравилось. Когда товарищи в часы досуга играли в футбол или развлекались другими, куда менее невинными способами (к примеру, пробовали пить шнапс), Йозеф уединялся и читал Библию или Бревиарий .
Вот и теперь, после налета, он сидел на железобетонном противотанковом надолбе и размышлял над Откровением святого Иоанна Богослова: «И дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца. И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живущих на небе…»
Йозефа отвлекли от священной книги шум и крики. Оказалось, что на разборку образовавшегося после попадания бомбы завала пригнали заключенных из Дахау. Это было привычное зрелище — лагерники все чаще привлекались к подобным работам. Их привозили на грузовиках под охраной эсэсовцев, преимущественно нестроевиков, так как все молодые и сильные давно отправились на Восточный фронт. Вот и сейчас пожилой унтершарфюрер с вильгельмовскими усами торопил своих подчиненных, которые, в свою очередь, покрикивали на слезавших с грузовиков заключенных.
Лагерники выглядели изможденными и едва живыми. Йозеф не понимал, как в таком состоянии можно ворочать и перетаскивать куски кирпичной кладки, куски бетонных плит и носилки со щебнем. Казалось, люди вот-вот упадут на землю под тяжестью собственного скелета, на котором почти не оставалось плоти. Но они работали, и работали довольно споро и производительно. Эсэсовцам даже не приходилось их особенно подгонять и наказывать. Поскольку убегать, на памяти Йозефа, тоже никто не пытался, охранники чувствовали себя спокойно и занимались кто чем: перекусывали, читали, дремали, пялились по сторонам…
Сегодня заключенные трудились всего метрах в тридцати от сидящего с Библией в руках Ратцингера. Они не обращали никакого внимания на юного зенитчика, тупо ковыряясь в развалинах. Зато хромой эсэсовец с карабином на плече подошел к Йозефу и попытался заговорить с ним — видимо, от скуки.
— Привет, парень… Как у вас тут дела? Сбили кого?
— Сегодня не было приказа стрелять.
— Сидите и ждете, пока томми вывалят вам бомбы прямо на головы, а? — сердито усмехнулся хромой. — Тебе сколько лет-то, парень?
— Семнадцать…
— Тебе семнадцать, мне пятьдесят семь… Много мы навоюем — старик и мальчишка?
Хромой вздохнул и уселся рядом с Йозефом, прислонив карабин к надолбу. Пошарил в кармане, извлек круглую баночку шоколада «Шо-Ка-Кола» и жестом предложил юноше.
— Нет, спасибо, — отказался Ратцингер. Хромой пожал плечами и убрал шоколад обратно в карман.
— Что читаешь? — спросил он. Библия Йозефа была заботливо обернута в газету, поэтому сразу понять было нельзя.
— Откровение Иоанна Богослова.
— На каком месте закончил?
— Э-э… — Йозеф растерянно раскрыл книгу. — «И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живущих на небе…»
— «…И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем, — продолжил хромой. — И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира. Кто имеет ухо, да слышит. Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом…» Надо же, еще не забыл!
Ратцингер удивленно покосился на эсэсовца. Тот улыбнулся:
— Я когда-то был пастором в Тюрингии.
— Но…
— Почему на мне эта форма? Так уж случилось. В свое время я разуверился в Господе и нашел ему замену… Совсем неважную замену, парень…
Хромой осторожно взял из рук Йозефа Библию, пролистал.
— Ты знаешь… Кстати, как тебя звать-то?
— Йозеф. Йозеф Ратцингер.
— Ты знаешь, Йозеф, что у нас в Дахау сидит пастор Мартин Нимеллер? Я беседовал с ним пару раз. На последней проповеди в тридцать седьмом он сказал: «Больше мы не можем хранить молчание, повеленное человеком, когда Господь велит нам говорить. Мы должны повиноваться Господу, а не человеку!» После проповеди Нимеллера и арестовали… — Бывший священник помолчал. — А могу я поинтересоваться, зачем ты читаешь Библию, Йозеф?
— Я семинарист, — пояснил юноша. — Учился в семинарии в Траунштайне, пока меня не забрали сюда, в зенитчики.
— И ты, верно, после войны собираешься продолжить обучение?
— Конечно! — воскликнул Ратцингер. — Как иначе?!
Бывший пастор аккуратно положил книгу рядом с собой.
— Знаешь, — сказал он медленно, — я тоже не раз думал об этом. Год, два от силы — и наступит мир. Нам придется жить в стране поверженных, Йозеф, и строить ее заново. Вопрос в другом — сумеем ли мы построить ее так, как учил нас Бог? Я смотрю вокруг, и мне кажется, что нет, не сумеем. Дьявол слишком силен, и он не только в Гитлере, в этих молниях у меня на мундире, в этом карабине, из которого я, быть может, убью человека, как мне уже приходилось убивать… Дьявол везде, он в нас самих, какими бы добросердечными и миролюбивыми мы ни стремились стать. Поэтому ничего путного мы не построим, парень… Ничего путного.
