— Имею я, в конце концов, право на собственное мнение, — в свою очередь, возмутился я, когда Матильда достала меня своей женской аргументацией. — Ты его видела десять минут, и он тебе понравился! Я тоже его видел десять минут, и он мне не понравился! Так объясни, что ты от меня хочешь?
— Если ты меня к нему приревновал, то так и скажи и нечего наговаривать на человека! — нашла она самый весомый аргумент. — Увидел, как он на меня смотрит, и сразу же он тебе разонравился!
— Мне не понравилось не то, как он на тебя смотрит, а то, что он сказал о наших уланах, — начал я, но договорить не успел. К нам под ель на четвереньках влез Дормидонт и попросил мое огниво, оказалось, что у него отсырел трут.
Я сбился и полез в карман, а Матильда удивленно спросила крестьянина:
— Ты что, еще не разжег костер? Откуда тогда пахнет дымом?
Я втянул воздух носом, и мне тоже показалось, что к нему примешивается какой-то посторонний запах.
— Точно, дымом несет, — подтвердил и Дормидонт. — До деревни отсюда семь верст киселя хлебать, стало быть, мы в лесу не одни!
Вставать и опять бродить по лесу ужасно не хотелось, но другого выхода не было. Война есть война. Я выбрался из-под дерева, проверил пистолет и сказал спутникам, что схожу проверю, что здесь у нас за соседи.
— И я с тобой пойду, — без особого энтузиазма вызвалась Матильда, но я махнул рукой, чтобы она отдыхала, и пошел, как ищейка, на запах.
Даже несколько минут, проведенные в покое, благотворно на меня подействовали, я легко шел по лесу, стараясь передвигаться скрытно, от одного большого дерева к другому. Минут через десять, приблизился к чужому костру так близко, что стал слышен треск горящих веток. Наконец между деревьями показалось и становище: несколько десятков шалашей, крытых еловым лапником.
Скорее всего, тут прятались от французов местные крестьяне. Я еще какое время наблюдал за лесными обитателями, увидел двух мужиков в армяках, они рубили ветки у сваленного дерева, женщину, гнавшуюся с хворостиной за мальчишкой и вернулся к своим. Мы посовещались и решили до вечера побыть с крестьянами, а к ночи двинуться в Потапово, до которого отсюда было, по словам, Дормидонта, версты две.
Первым к крестьянам подошел Дормидонт. Мы с Матильдой подождали, пока он с ними поговорит и успокоит относительно наших французских мундиров. Переговоры прошли успешно, Дормидонт сделал нам знак и мы подошли к костру, около которого толпились мужики. Появление вооруженных «бар» крестьян не обрадовало, но по русскому гостеприимству, встретили они нас ласково и сразу же пригласили погреться у костра.
Лагерь у них, оказалось, многолюдный, обитало тут не меньше полутора сотен человек. Мужики рассказали, что жители их деревни разделились на несколько частей и спрятались в лесных чащобах, недоступных кавалерии французов. Тут же в лесу содержался скот, который удалось уберечь от неприятеля.
— Давно вы тут прячетесь? — спросил я, когда представления закончились.
— Считай, четвертый день, — ответил пожилой человек в исправной крестьянской одежде, которого крестьяне почтительно звали Николаевич.
— Французы не беспокоят? — продолжил я, не столько из любопытства, сколько ради поддержания разговора.
— Бог миловал, — ответил он, почему-то отводя взгляд.
— Вы местные? — вмешалась в разговор Матильда, хотя это было и так очевидно.
— Здешние, Потаповские, — подал голос щуплый мужик с задорно торчащей бороденкой.
— Потаповские! Не может быть! — почти в один голос воскликнули мы.
— Они самые и есть, — подтвердил Николаевич, почему-то укоризненно посмотрев на выскочку. — Слышали про нас или как?
— Да уж, — ответил я, начиная понимать, что у них здесь что-то не так. — Барина вашего, случаем не Павлом Петровичем зовут?
— Истина святая, — опять вылез щуплый вперед Николаевича. — Они кормилец и благодетель и есть наш барин! Точно, он и есть, Павел Петрович!
И опять Николаевич строго посмотрел на говоруна, но сам ничего не сказал. Я решил, не торопить события и лучше присмотреться к крестьянам. Что-то не понравилось мне такое совпадение. Однако в разговор теперь включился Дормидонт. Он откашлялся и спросил авторитетного Николаевича:
— Сам-то барин как, жив ли, здоров ли?
— Чего ему сделается, — ответил мужик и почесал затылок. Потом, явно стараясь прекратить почему-то неприятный разговор, спросил, будем ли мы с ними обедать.
— Еда у нас общая, артельная и если не побрезгуете мужицкой пищи, то милости просим.
Мы поблагодарили и присели погреться возле костра. Мужики, чтобы не стеснять гостей, разбрелись кто куда, женщин и детей тоже не было видно, скорее всего, сидели по шалашам. Мы остались с одним Николаевичем, который, судя по всему, был здесь старшим.
— Как народ, не болеет? — спросил я.
— Пока Бог миловал, все здоровы, — ответил он. — Мы народ крепкий.
Я ему не поверил, но вскоре сам убедился, что так оно и есть. Удивительно дело, несмотря на дожди, холод и плохую воду, в лагере не оказалось больных. О таком феномене я уже слышал. Во время Отечественной войны 1941 года партизаны, несмотря на тяжелые условия жизни, недоедание, почти не хворали. Проходили даже тяжелые хронические заболевания.
Мы втроем, с Матильдой и Николаевичем сидели у костра. Дормидонт занимался нашими лошадьми и в разговоре не участвовал. Мужик старался казаться приветливым, но чувствовалось, как он напряжен, боится сказать лишнее слово, и ждет от нас какого-то подвоха. Я не мог понять, что его может беспокоить, и, болтая на бытовые темы, пытался понять, что здесь, собственно, происходит. Совершенно неожиданно обстановку разрядила Матильда. Не долго думая, она спросила у Николаевича, как поживает его барин после смерти своего друга.
Николаевич испуганно на нее посмотрел, перекрестился и плюнул в костер.
— Не приведи Господи, как барин бесновался, совсем лютым стал! Я бы тому, кто проклятого колдуна успокоил, свечку во здравие поставил!
— Вот ему и поставь, — довольным голосом сказала она и показала на меня. — Это он того чернокнижника убил!
Николаевич растеряно стянул с головы шапку, отер со лба крупные капли пота и потребовал:
— Побожись!
— Ей Богу, — сказала Матильда и перекрестилась.
— Так вы значит, того, — сразу разучился разговаривать мужик, залопотал, мешая слова, — значит не сродственники барина?
— Какие еще родственники! — возмутилась француженка. — Черти ему родственники! Я, пока он жив, места себе не найду! Да я его, — она не найдя достаточно весомых слов, плюнула в ладонь и растерла другою.
