– Я, как патриций в шестом поколении…
– Да ты что плетешь, хоть понимаешь? – выговорил наконец Геварий, многозначительно помахав палицей древних кесарей. – В шестом поколении, видите ли… – Он решительно повернул ключ в двери.
– А я говорю, что ты туда раньше меня не войдешь! – взъерепенился молодой поэт. – Как чужие стихи воровать, так всякий горазд! А как вежливым быть, так это мы дубинкой машем! Не надо! Махали на меня уже сегодня. Домахались!
– Да отцепись ты, малахольный! – заорал Геварий, пытаясь одной рукой закрыть за собой тяжеленную дверь, а другой стряхнуть ухватившегося за золоченую тогу Юлия. Пнул его серебряной туфлей, и тот взвыл:
– Товарищи! Друзья! Любители стихов!
– Да сколько же мне будут мешать бороться с тиранией? – громовым басом заорал Геварий. – Ко мне, мои соратники по убеждениям!
Когда Феодор и Саня подошли к дворцу, тяжелая дверь была снята с петель, на ней лежал, хрипя, поэт Юлий, а на нем сидел благородный патриций Геварий и бил рифмоплета по голове тяжелой тиарой так, что геммы отлетали. Представители политического бомонда разбились на пары. Маленькие Соссий и Моккий, действуя синхронно и слаженно, теснили к колоннам Светония и Акинезия, зато Павсикахию, окруженному Делирием, Мегатерием и каким-то подростком лет двенадцати, приходилось нелегко. Внезапно над их головами с треском распахнулись ставни окна.
– Лулла мертвый! – заорал сверху Ксаверий Плеве, прозванный Пеплумом.
– Тиран пал! – сорванным голосом закричал в ответ Геварий. Его план предусматривал, что труп обнаруживает он сам, о чем и сообщает скорбно притихшему народу. И в ответ на многоголосый плач соглашается взвалить на себя бремя забот об осиротевшем Городе. Сейчас надо было предпринимать экстренные меры по восстановлению контроля над ситуацией. – Победа наша! Наши враги пытались нам помешать, но мы вырвали у сатрапов из глотки долгожданную свободу для многострадального Рима. И теперь я, как наследник древних кесарей…
Старинная палица мелькнула в воздухе, и Геварий покатился по ступенькам, так и не договорив тронную речь. Юлий, в течение последних пяти минут пытавшийся дотянуться и таки дотянувшийся до древнего оружия, поднялся на ноги и, пошатываясь, отправился наверх, жаловаться богоподобному Лулле на то, что поэта обидеть может каждый.
* * *
– Папа тебе говорил, что этим кончится! – пробормотал Вячеслав Хромин.
Братья сидели на холодном, мокром земляном полу, связанные спиной к спине. Поодаль тренерша аналогичным образом привязывала Айшат к Андрею. Пульхерия сочла, что распаленному скотской похотью Диме будет особенно мучительно наблюдать, как предназначенная для него распутница окажется в пусть невольной, но близости с посторонним мужчиной.
– Я начинаю понимать истинное назначение этого игорного дома! – приговаривала она, похаживая вокруг пленных россиян. – Не игорный он, ох не игорный! Не так подобные дома называются!
– Как там касса? – хозяйственно осведомился Андрей у Вячеслава.
Тот помотал головой, потому что развести связанными руками не мог:
– Я тебя умоляю, какая там касса? Государственное финансирование, скидки по случаю праздника, льготы сотрудникам библиотек… Едва фишки окупаем…
– А предоставление девочек по заказу зажравшихся в ожидании избрания в сенат чиновников вы в налоги вписываете? – зловеще спросила Феминистия, присаживаясь напротив Димы.
Тот не ответил. Когда из темного подвала на них хлынул девятый вал молчаливых, но больно дерущихся девчонок, он подумал, что это конец, что он окончательно сошел с ума. Показалось, что все женщины его жизни одновременно предъявляют на него свои права, и, честное слово, согревала только мысль: «А хорошо, что я не султан».
Сейчас весталки не участвовали в разговоре. Они толпились вокруг опрокинутого сундука, вытаскивали оттуда все новые и новые наряды, примеряли их и хохотали серебряными голосами. Больше всего они напоминали стайку чаек, наткнувшихся на ящик рыбных консервов. Сверху неслись рев и крики, казалось, что там празднуют свадьбу байкеры.
– Не пора ли тебе вести своих чудо-богатыриц на приступ? – спросил Андрей, в основном для того, чтобы отвлечь любовницу от намерения выцарапать ему глаза, какое явно читалось в ее взгляде. – А то там не то, что кассы, там и стен-то не останется. Вряд ли Плющ один с ними управится.
– Попрошу не учить меня тактике военных переворотов! – огрызнулась Пульхерия и вообще перестала смотреть на Андрея.
Именно в этот момент он ощутил, что к его скрученным и запихнутым куда-то под задницу ладоням тянутся другие, тоньше и нежнее. Он невесело усмехнулся, в который раз подивившись неизменности положительного настроя Айшат, – в таком аховом положении она продолжает думать о том, как дружеским рукопожатием подбодрить друга. Ну, хорошо. Он молча пожал протянутую руку и почувствовал, что в нее втиснули нечто металлическое, угловатое.
Затворную раму пистолета системы Макарова.
– Это все, или еще что-то есть? – спросил он тем углом рта, который находился вне поля зрения Пульхерии и ее тренерши.
– У меня то, что в часах было, – шепнула Айшат, не поворачивая головы. – Обойма у Димки.
Где– то наверху с грохотом отворилась дверь, потом с хрустом оборвалась портьера. Послышался нарастающий гром, как будто сбросили стальную бочку с бензином и она катится по лестнице. Даже весталки прекратили примерку и посмотрели наверх, откуда сквозь громыхания слышался сатанинский хохот Анатолия Белаша.
– К стене! – завопила опытная тренерша, не раз встречавшаяся с оборонительными снарядами, применяющимися осажденными против штурмующих.
Андрей упал на бок и, отталкиваясь ногами, пополз к стене мимо уже лежащих там братьев Хроминых.
– Обойма! – прошипел он сквозь зубы.
– Я хотел бы некоторых гарантий личной безопасности, – в тон ему ответил Дмитрий Васильевич.
Мимо прогрохотал, набирая скорость, барабан одной из рулеток, исколотый мечами, измазанный кровью и залитый дешевым вином. Он укатился по проходу, откуда только что пришло воинство Пульхерии, и где-то там, должно быть в зале тридцати дверей, лег плашмя меж догорающих свечей.
Никогда, ни на одной даже самой строгой комиссии питерского ФСБ сотрудников не заставляли собирать пистолет вслепую со связанными за спиной руками. Все, что мог придумать Андрей, это придать лицу тупое, типично мужское выражение, чтобы говорить с ним никому из присутствующих не хотелось. Но привязанная спиной Айшат этого не видела и тихонько подсказывала, что, по ее мнению, следует делать сейчас с возвратной пружиной или спусковой скобой. Когда Теменев шикнул на нее, девушка помолчала, а потом тихо-тихо произнесла:
Тише, ораторы!
Ваше
Слово,
Товарищ маузер!
А наверху продолжалось разгульное веселье. Анатолий Белаш крушил игорные столы и разбрасывал фишки, и только в углу тихо плакала распутница Помпония. Когда на Форум ворвались солдаты, она сначала даже обрадовалась, но тут спустился муж и заорал, чтобы они убирались, что ему надоело, что он сейчас адмиратора позовет и всех их сейчас повышвыривают, и тут выяснилось, что, собственно, за ним-то и пришли, а вовсе не за женой. Хотя толстяк отбивался упорно и отчаянно, требуя объяснить, в качестве кого его пытаются убить – как противника или как сторонника правительства, легионеры схватили его и, не обращая внимания на окаменевшую Помпонию, сбросили с самой высокой из стен, окружающей Форум.
Сейчас она рыдала, склонив голову на грудь Пессимию, который отделался сравнительно легко – его просто протащили по Марсову полю, привязанного к хвосту белой лошади. Пессимий гладил Помпонию по голове и утешал, шепелявя больше обычного, когда смотрел на вышибающего днища у бочек с вином Спартака:
– Ну что, они тоже люди… С ними тоже можно договориться…
– Извините, вы не подскажете, как тут пройти? – спросил его вежливо седобородый старик с мальчиком, и хотя вид этих людей в разгромленном казино был странен и неуместен, Пессимий взглянул на них и робко улыбнулся:
– Лестница в подвал? Это вот тут, где штора лежит. Только осторожнее, там столы иногда падают. Дети – наше будущее… – бормотал он, глядя вслед странной паре. – Мудрость стариков и чистота детей, вот что спасет нас, когда все это закончится, Помпония!
* * *
Как раз к тому времени, когда Феодор и его верный Саня спустились в подвал, шум наверху стих, будто обрубленный ножом. Замолчали и весталки, глядя, как вдруг вытянулась по стойке «смирно» их неустрашимая тренерша. Замолчала и Пульхерия, упоенно рассказывающая Деметриусу Семипедису, куда именно она наденет ему сапфировый перстень, когда (и если) волей Юпитера они еще раз останутся наедине. Замолчали и Андрей с Айшат, лихорадочно в четыре руки, ощупывающие то, что удалось собрать наугад. На ощупь это выглядело как пистолет. Но одному только Харону всеведущему известно, каким он окажется на вид и навскидку.
