Ничего, она поверит, она взлетит!
Молчаливый оказался именно таким, как она себе представляла: пожилым, спокойным, уверенным в себе. И очень грустным. Наверное, оттого, что она станет ламией. Что это значит – «ламия» – Бригида где-то читала, но успела позабыть. Ничего, станет – узнает. Желтый путь расширялся, ноги несли девочку по струящимся волнам огня.
Желтое пламя, желтый путь...
– Эта мазь... Она не оставит следов на коже? Ох, извините, герр Юнг! Сам не понимаю, о чем спрашиваю...
– Следов не останется – от мази. Она всего лишь усиливает восприятие, как и лампа, на которую смотрит ваша дочь. Ее пневма – то, что прежде именовали душой – рвется на свободу. Хочет раскрыться, получить новые силы. Тогда дитя сумеет бороться...
Бригида засмеялась. Добрый доктор Юнг наверняка шутит. Бороться? Зачем – и с кем? Она уже почти на небе. Огонь со всех сторон, иголочки вонзились в ее тело, миг – и она взлетит...
– Опыт еще можно остановить.
– Продолжайте. Я полагаюсь на Творца и на вас, герр Юнг.
Желтый полет.
– ...я и сам очень удивляться, донна. Меня воззвать на место службы в доме sinior Юнг, проводить сюда. Ой, меня простить, я плохо говорить французский, на tedesco совсем не говорить. Моя высшая потребность – вернуться домой, в Milano, но у меня нет ни скудо...
Симпатичный чернявый паренек ошибся – девочка ничуть не удивилась. Так и должно быть. Темная комната: лампадка в углу, черное распятие на стене. Растерянный итальянец, не решающийся сесть в присутствии «донны». Она сюда шла – по огненному коридору, между пылающих стен. Кожа помнила уколы невидимых игл, горло пересохло, словно в летний миланский полдень.
– О нет, прекрасная донна! В моей жизни не случится чудес. Разве что сегодня, сейчас. Говорить честно, со службы меня гнать часто очень. Нет-нет, Луиджи никогда не воровать! Но, между нами только, я очень-очень общителен. Когда Луиджи видит прекрасная siniorina, служба уплывать далеко-далеко, за море, в Африка. Si! Si! Приехал с моим sinior в Вена, никого не знать здесь...
Девочка не спешила. Незачем.
– Да-да, siniorina, это напоминать опера-буфф. О-о, я любить оперу, я же итальянец, да! Сюжет, сюжет! Бедный парень с горячим cuore... сердцем ночью попадает в незнакомый дом, встречает прекрасная донна incognito. Peccatto, я не умею петь!..
Бригида улыбнулась, подбадривая говорливого парня, и вдруг почувствовала, что голодна. Ощущение странное – и очень приятное. Что может быть лучше голода? – безжалостного, лютого, когда стоишь у накрытого стола...
– Но я невежлив, донна! Даже не спросить о той, что разделить мое ночное одиночество...
Девочка вспомнила, что означает слово «ламия».
– Это неважно, Луиджи. Здесь какая-то кровать, давайте присядем. Меня зовут Бригида, по-французски – Бриджит; по-итальянски не знаю – наверное, Бригитта... Говорят, у вас, у итальянцев, есть смешная пословица: «Если горит дом, согрейся». Расскажите мне о себе, Луиджи. Хорошо?
Лететь было легко. Небо обволакивало, поддерживало, само несло вперед. Выше! выше! Желтое пламя плескалось, наполняя силами ее душу, ее «пневму», наконец-то вырвавшуюся на свободу. Добрый доктор Юнг прав – умирать ни к чему. Жизнь так прекрасна! С каждым мгновением, с каждым выслушанным словом ей становилось лучше и спокойнее. Боль и болезнь остались далеко, за бронзой дверей семейного слепа.
Бригида не спешила насытиться до конца. Глоточек, еще один – неспешно, смакуя, радуясь. Она не умрет.
Никогда.
– Доброе утро, дочка!
Отец стоял в дверях. Белое, неживое лицо. Голос, как камень. Бригида застонала, поспешила накинуть на ноги простыню. Стыдно, стыдно! Плечи и грудь – в царапинах, кровь запеклась на бедрах, в низу живота.
Тело, лежавшее рядом, успело остыть.
Отец смотрел, не отрываясь, затем спохватился, с трудом отвел взгляд. Всхлипнул, провел ладонью по лицу. Только сейчас Бригида поняла, что он видит. Нет, она не ламия. Ламии и вампиры пьют кровь, а не теряют честь на грязных простынях, в чужом чулане.
Полумертвая невеста, мертвый жених.
– Что мне делать, папа?
Отец долго молчал.
– Жить, дитя мое. Жить!
Сцена шестая
Свет мой, зеркальце...
Через полгода семья переехала в Варшаву. Еще через год Бригида впервые вышла в свет, будучи приглашенной на бал к княгине Чарторыйской. И – завертелось! Юная красавица блистала, покоряла сердца, высекала искры в замках дуэльных пистолетов. О прошлом ее не расспрашивали: «свет» имел чувство такта. Знали, что девушка долгие годы болела, что ее спас некий врач-чародей. Теперь она здорова и очаровательна.
Нужны ли подробности?
Мать ушла в монастырь. Отец замкнулся, много пил и никогда не вспоминал того, что случилось в Вене. Иоганн Генрих Юнг, прозванный Молчаливым, благодаря чьей-то невидимой, но сильной протекции стал профессором Гейдельбергского университета.
В восемнадцать Бригида считалась одной из первых невест Варшавы. Замуж, однако, не торопилась. Более того, внимательные люди замечали некую странность. Девушка часто бывала на балах и приемах, посещала концерты и спектакли, но мало с кем сходилась близко. Прекрасная паненка охотно соглашалась на первое свидание, обычно становившееся последним. Трое восторженных юношей, удостоившихся чести стать ее «рыцаржами», исчезли один за другим.
Двое сперва преследовали Бригиду, чуть ли не силой требуя выслушать их; потом, говорят, уехали за границу. Один заперся в родовом «маентке», навсегда отказавшись от «света». Ходили слухи, что он сошел с ума.
Бригида часто посещала европейские курорты, выбирая самые многолюдные – а также те, где реже встречались земляки. Особо осведомленные утверждали, что на водах девушка держится исключительно incognito, говорит по-итальянски и называет себя Бригиттой.
Несколько раз она посетила Вену. Там, на приеме у князя Меттерниха, ей был представлен один из богатейших дворян империи – барон Вальдек-Эрмоли.
– Если горит дом, согрейся, – тихо сказал Шевалье. – Доктор Юнг, доктор Франкенштейн... Добрые-добрые доктора.
– Я думала, ты найдешь виновных ближе, Огюст.
Баронесса встала, кончиками пальцев коснулась его щеки.
– Да, я ничего не знала. Даже не подозревала. Но если бы мне той дикой ночью раскрыли секрет заранее, я бы... Нет, я бы не отказалась. Ни за что. Итальянец был первым и умер сразу. Выговорился насмерть. Тогда я слишком хотела жить. Все хотят жить, мой мальчик. Все хотят, не все выживают. Эминент говорил: таков закон Природы. Побеждает сильнейший, слабый гибнет.
Шевалье хотел возразить – горячо, резко. Из-за подобных «законов» он вступил в Общество Друзей Народа. В счастливом будущем, в светлом мире Сен-Симона, люди не будут походить на зверей! И – сдержался. Вспомнил Париж из своего странного сна. На зверей – не будут. А на чудищ, для которых еще нет имени?
И просто – на людей?
– Я делала, что могла, мой милый и честный Огюст. Гнала поклонников, избегала тех, кто мне нравился. Лишь когда подступало к горлу – хуже кровавой мокроты... К счастью, в дальнейшем бедняги редко умирали. Да, они очень хотели вновь меня увидеть...
– Как я, – вздохнул Огюст.
– Как ты. Нет, гораздо сильнее. Если мы встречались лишь однажды, это было поправимо. Отец Небесный! Я и с моим будущим мужем не искала встреч. Светский лев, вдвое старше меня. Вздумал поволочиться за свежей польской мордашкой, взбодрить кровь. Но я-то знала, чем дело кончится!
Подойдя к столику, Бриджит достала из ларца изящный медальон.
– Это мы, – щелкнула крышечка. – Художника пригласили за месяц до свадьбы.
Эмалевый портрет. Тонкая, ювелирная кисть. Суровый дедушка растерянно, с явным недоумением смотрит на сконфуженную внучку. Та отводит виноватый взгляд. На портрете барон казался старше невесты не вдвое – вчетверо. Мафусаил под венец собрался...
Огюст укусил себя за язык. Шутить уже не над кем.
Сгорел Мафусаил.
– И все-таки мы прожили вместе десять лет. Надеюсь, мой супруг был по-своему счастлив. В свете изумлялись, принимая нас за влюбленную пару. Франц стал другим человеком, забыл о прежних любовницах, бросил ездить к актрисам. Я ему ни разу не изменила. Мы, считай, не расставались. Он все время хотел меня видеть, говорить со мной... И не только говорить, конечно.
Бриджит отвернулась, глядя в окно.
– Надеюсь, ты не очень смутишься. Барон хотел меня постоянно. Это обычное следствие из близких разговоров со мной. А возраст брал свое. Он с утра до вечера принимал какие-то снадобья, корешки, микстуры... Не мог дождаться конца бала, финала оперы. Один раз мы ушли с императорского приема. Его Величество не изволил гневаться. Напротив, прислал нам в подарок карету с хорошей упряжкой. «Любовь не терпит отлагательств!» – написал император в сопроводительном письме. Если бы он знал, что в минуты просветления Франц зовет меня ведьмой... Потом барон решил, что виноват сам. У них в роду хватало скверных примеров, да и Франц отличался суеверностью. Я собиралась открыться мужу, написать доктору Юнгу, просить о помощи... Откладывала со дня на день. И – опоздала.
