не должно насильственно внедряться православие, на острове должна быть беспошлинная торговля и шведов и русских, но это и нам выгодно.
— Жду тебя на Государственном Совете, сын, — сказал я и поспешил.
До заседания Госсовета нужно было еще встретиться с будущим зятем.
— Ваше Императорское Величество! — Карл Иосиф встал при моем появлении в приемной кабинета.
— Пошлите, Карл Иосиф, приглашаю Вас выпить со мной кофе, — сказал я и указал на кабинет.
— Илья, два кофе, как я люблю и яблочный пирог, — дал я распоряжение обер-камердинеру, который самолично сегодня у дежурит у моего кабинета.
— Ну, мой будущий зять, как Вам в Петербурге, как находите новый Зимний дворец? — спросил я.
— Ваш дворец, Ваше Величество, словно Россия, все более величественен с каждым годом, — отвечал парень.
— Льстец! — я улыбнулся.
— Нисколько, Ваше Величество, я действительно удивляюсь преображением в столице Вашей империи. У Вас в Петербурге даже поезда по улицам ходят. Подобного нигде нет! — у Карла горели глаза.
«Чтобы только Шешковский не перестарался с Карлом в деле его воспитания» — подумал я.
— Это только начало, Карл, только начало. И я бы мог Вам помочь нечто подобное начать делать, если Вы станете управлять какой-либо державой, — сказал я, наблюдая реакцию зятя, все ли правильно он уловил.
— Ваше Величество, — в голосе Карла появилась нервозность. — Я полюбил Россию, но никогда я не сделаю зла Австрии. Вы сказали об управлении державой, но не правлении в ней. Если Россия желает подчинить своей воли Австрию, то это будет самый больной из ударов, что я могу и не вынести.
Что ж, умненький мальчик. Разницу между править и управлять прочувствовал, именно это я и хотел до него донести. Надо будет ему еще посоветовать курсы в Петербургском университете для повышения уровня образования и понимания технического прогресса.
— Я не разочарован и рад, Карл, что Вы здоровы и не заболели оспой, как Ваша сестра. Желаю ей выздоровления, конечно же. Между тем, послушайте меня, — я придвинулся к собеседнику ближе, чтобы продемонстрировать и свою открытость и выстроить иллюзию более дружелюбного, располагающего, разговора. — Я бы не хотел, чтобы моя любимая дочь подверглась остракизму, непризнанию в обществе. Это произойдет, так как она русская. Ну и вопрос о престолонаследии… Ваш брат здоров и полон желания реформировать Австрию. Да, с ним может случиться всякое, тогда Вы и займете престол. Но дочь, что родилась у Иосифа, Ваша племянница… может имеет и меньше прав, чем, если бы появился мальчик, но у эрцгерцога будут еще дети.
— Тогда к чему Вы клоните, Ваше Величество? — недоуменно спросил Карл.
— Станьте Великим князем Литовским, — сказал я и стал наблюдать за неоднозначной реакцией будущего зятя.
— Простите, Ваше Величество, но я понимаю, что моей ролью будет стать Вашими глазами и руками. Где тогда будут мои глаза и руки? — вспылил Карл Иосиф.
— При Вас, мой друг, при Вас. Вам еще, весьма вероятно, править Австрией и всей империей, — сказал я.
Вот, как именно сейчас поведет себя Карл Иосиф, будет многое зависеть, может и его жизнь, даже в ущерб дочери. Я только что, пусть и завуалированно, с возможностью отступления и ухода в непонимание сути сказанного, предложил Карлу оказать услугу мне, чтобы позже он стал австрийским императором. А как он станет правителем Австрии? Через смерть его брата, пока у братца нету сына, и жива Мария-Терезия. А это еще восемнадцать лет.
— Что я должен сделать? — жестко, слово Карл только что вынес кому-то смертный приговор, сказал зять.
— Всего-то стать великим князем литовским и плавно привести все общество и знать в мои ладони. Вы фигура, которая не вызовет отвращения. Великое княжество Литовское, после того, как большую и самую развитую часть Речи Посполитой захватят Пруссия и Австрия, останется легитимной правоприемницей всего союзного государства, — сказал я и не стал вникать в подробности.
Дело в том, что, в случае, если ВКЛ станет правоприемницей исчезнувшей Речи Посполитой, пусть и полностью под контролем России, сохранятся все былые законодательные акты и договоры. Я получаю княжество, которое претендует на часть земель, что уже будут у Австрии и Пруссии. Это позволит держать соседей в тонусе и не забывать, что они владеют, по сути, моими землями, так как присягать станут литвины, белорусы и всякого рода жмудины, именно что мне. Ну и сыграл роль тот фактор, что польское национальное движение всегда было сильным, и оно становилось одним из факторов, который подтачивал Российскую империю на протяжении всего XIX века. Я же ограждаюсь от этого движения, напротив, в польских городах уже есть схроны с оружием и восстание должно получиться знатным, но не на территории ВКЛ.
Личность Карла Иосифа и его жены, моей дочери — это поддержка мощнейших государств самого княжества. Элиты быстро переобуются и станут вместо польских, исконно литовскими, в этом процессе так же будет помощь. К примеру, кто не присягнет, пусть катится в Польшу. Кто присягнет, но будет в чем замечен, так устроим «разбор шляхты», где лояльным выпишем шляхетские грамотки, иным… в Польшу.
А не пойдет все по моему сценарию… так ввести прямое управление не долго.
— Я сделаю, как Вы просите, но… — Карл замялся. — Я очень был бы благодарен… проведению, если оно, или кто иной, помог мне взойти на австрийский престол.
— Мы услышали друг друга, — усмехнулся я. — А вообще, Карл, что скажете, как меня воспринимают в Европе?
— Ваше Величество, смею предполагать, что именно Вы человек века. Столь противоречивых чувств и эмоций, которые вызываете Вы своей деятельностью, никто более не сподобился. Вот как можно соотнести историю с головой Зейдлица, который и вошел в историю лишь тем, что лишился головы, с произведениями, от которых рыдает вся Европа? Вы, Ваше Величество, не поняты европейцами. Возможно, Ваша личность столь многогранна, что не поддается осмыслению. И, — Карл заговорщицки придвинулся ко мне. — Могу Вас сказать, что нет ни одной дамы в Европе, которая бы не интересовалась Вами. Мне выпала честь общаться с Вами и могу сказать, что большей личности я назвать не могу.
— Карл, милый Карл, — я погрозил пальцем. — Это лесть!
— Осмелюсь сказать, что нет! Даже мои сестры разговаривали, что с кем бы они жаждали адюльтера, так с Вами. В целом же, Европа Вас боится. От того, вот эти атаки. Теперь же бояться станут более прежнего. Вас же обвиняют и в бунтах во Франции и бунте в Ирландии. Открою тайну… моя матушка так же Вас побаивается, — Карл усмехнулся.
— Получается, что я не стану для них своим, европейским монархом, как не старайся. Только страх перед Россией будет сдерживать европейцев, — размышлял я вслух.
— А Вы, Ваше Величество, только сейчас сами сказали так, будто не являетесь европейским правителем. Так что Вас не понимают, но и Вы не поймете Европу. Вас осуждают за то, что нет ярких любовниц, а для Вас это правило жизни. И так во многом.
А чего это я, действительно, чуть было не расстроился из-за того, что не стану европейцем? Да и Фридрих с ним, с европейством этим. У меня держава в десять, или во сколько раз, больше, чем вся Европа. Как там… у ней особенная стать! Правильные слова Тютчев подобрал.
Дальше разговор пошел в совершенно ином направлении, подготовке к обучению. Я никогда не любил массовые мероприятия, стоящие больших денег, но для светскости, серьезный разговор нужно было разбавить бесполезным трепом. Что ж, потрепались о разном, нужно же налаживать контакт с зятем.
* * *
— Господа! Я Вас всех торжественно поздравляю с тем, что Российская империя, и мы с Вами пережили год, который я бы назвал «Годом Вызова России». Нам бросили вызов и эти многочисленные дуэли мы выиграли. Где подранили противника, где смертельно ранили, получили свои царапины, но они быстро затягиваются, — позволил я себе столь образно с аллегориями открывать итоговый Государственный Совет.
— Красочно, Ваше Величество! — сказал Неплюев Иван Иванович.
— Спасибо, Иван Иванович, — я изменил выражение лица с радостного, на скорбящее. — А сейчас, господа, я прошу почтить минутой молчания всех погибших героев, которые отстояли право России оставаться империей.
Я встал, следом быстро подымались все члены Государственного Совета. Чуть менее минуты мы молча стояли, имея возможность проникнуться той ценой, что пришлось заплатить за право быть и развиваться, как империя.
