До ночи, и до обеда утра следующего дня держал лейтенант Горелых наступление третьей танковой группы армии Север. Подошедшая свежая дивизия, стала споро занимать позиции, чтобы удержать немцев. Ни о какой атаке чтобы сбить гитлеровцев не шло, силы были несоразмерны, поэтому командир дивизии и отдал приказ окапываться.
Именно там к вечеру нашел Горелых корреспондент. От роты уцелело чуть больше сорока человек, но лейтенант был жив….
— …слав? Спишь? — услышал я чей-то голос. Открыв глаза, посмотрел на склонившегося надо мной особиста.
— Я что уснул? — спросил я, случайно стряхнув с груди газету.
— Похоже что так, — согласился он со мной поднимая ее с пола.
— Странный сон, — сказал я припомнив ускользающие воспоминания.
— Расскажешь? — спросил он, положив газету на тумбочку, и пододвинув табурет, уселся на него, приготовив блокнот и карандаш.
— Почему нет? Заглавие, — кивнул я на газету.
Особист поднял ее бросил быстрый взгляд на фото, и вопросительно посмотрел на меня.
— Вот там я и был.
— Как это?
— Как бы объяснить?.. Ум-м. У меня было такое впечатление… Да как в кино, только все по-настоящему. Ревущие танки горящие деревья, стрельба. Похоже все.
— А это у тебя просто фантазия хорошая. Бывает, — отмахнулся особист сразу потеряв интерес к моему сну. Видимо подобное он слышал не раз.
— Бывает, — согласился я.
Сны у меня действительно выразительные.
— Лейтенанта только жалко.
— Если бы он не поднял в контратаку батальон, немцы бы ворвались в окопы, а это еще хуже. Тут они их отбросили, а то что Горелых в ней погиб, так это судьба, — спокойно ответил Путилин, видимо он действительно читал эту статью.
— Все равно жалко. Таких людей теряем. Как он засады устраивал, а?
— Судьба… Героя вот посмертно получил. Ну что приступим?
— Это да. Приступим… У меня тут вопрос образовался, даже не вопрос, а просьба.
— Говори.
— Я не успел прочитать газету, уснул на этой статье, что твориться на фронтах? Мы остановили немцев?
— Кхм. М-да. Ну, слушай, — устроившись на табурете поудобнее, Путилин, посмотрел на меня, и начал рассказывать последние новости на фронтах. — Отступаем мы. Что тут говорить, сам недавно с фронта, знаешь как там. За эти дни, что ты был без сознания, немцы сделали несколько крупных прорывов — разведка прощелкала — окружая наши войска. Один на Украине к Киеву, но была отброшена фланговым ударом резервной армии. Говорят, она вся полегла, но дала время не только начать отводить войска — товарищ Сталин отдал приказ — но и занять оборону, пока они отходят. Те части, что стояли в обороне практически полностью полегли, но наши отошли. Сейчас Киев в руках немцев.
— Отбивать обратно будут?
— Вряд ли. Там сейчас неразбериха. У меня друг оттуда только что приехал, рассказывал. Везде как будто слоеный пирог, пока все нормализуется, сколько времени пройдет. Главное фронт держат.
— А на Белоруссии что? — спросил я, мысленно принимая информацию к сведенью.
Насколько я знал, в моей реальности Киев был взят несколько позже. В двадцатых числах сентября. Видимо тут сыграло роль то, что Сталин все-таки дал приказ отвести войска. Судя по виду Путилина, вышли не все, далеко не все. Вряд ли много больше половины.
— Тоже отступаем понемногу, но не так как на Украине, там немцы делают гигантские шаги вперед.
— Понятно. Ладно, давайте по посещениям. С кого начнем? — спросил я.
— С авиаконструкторов.
— Хорошо.
— Так Яковлев сам приезжать отказывается, велел привезти тебя к нему, когда начнешь ходить.
— Да пошел он тогда. Надо приедет. Это я ему нужен, а не он мне. Что с остальными? — недовольно спросил я.
То что у Яковлева барские замашки я слышал еще в свое время. Общаться с подобными людьми, мне приходилось постоянно, и тут я их видеть не то что не мог, а просто не хотел. Надо придет, не надо… на х…ю я его видел.
— Лавочкин очень хочет с вами пообщаться. Просто рвётся…, — продолжил особист, но был прерван мною.
— О как? Знаете, а вот с ним я бы встретился. Это можно организовать? — задумчиво спросил я.
— Да, он сейчас в Москве. Когда его записать?
— На вчера, — коротко ответил я получив внимательно-оценивающий взгляд Путилина.
— Понятно. Тогда завтра в девять утра. У тебя как раз заканчиваются процедуры, да и Елена Степановна уже осмотрит, вот я его и проведу.
— Это все хорошо, но мне нужен мой дневник. Он с вещами? — спросил я, и понял, что сказал глупость судя по лицу Путилина.
— Нет, конечно. Твой дневник теперь считается документом особой важности, он опечатан, лежит у меня в сейфе.
— Вот и его прихватите. Нужно будет много, что продемонстрировать Семену Алексеевичу.
— Ты его знаешь? — удивился особист.
— Просто слышал. Что там дальше?
— Так… Гудков подал заявку. Его сейчас нет в Москве, вернется через десять дней.
— Вот как вернется так и встретимся.
— Петляков, тоже заинтересовался тобой. Но он в Москве только через месяц появится. Где-то на одном из эвакуированных заводов работает.
— Понятно. Как вернется так и поговорим, — ответил я также как и в случае с Гудковым.
— Пионеры… Пресса… Насчет них пока ничего нет. Нужно дождаться получения разрешения на встречу. А пока давай обсудим, что будем делать с твоей будущей речью. Мне должны были привезти пробный набросок, но не привезли, так что давай своими словами. Я тут накидал возможные вопросы, так что давай буду задавать вопросы, а ты на них отвечать. Согласен?
— Конечно, — ответил я пожимая плечами, и морщась от вспышки боли в боку. Рука меня не тревожила.
Ночь прошла спокойно. Кошмары на этот раз меня не мучили. После осмотра и всех процедур, я лежал на плече, и уже без особого интереса, читал опостылевшую за второй день газету.
«Блин, красворда нет… И сканворда… Даже занюханного ключворда нет!»
Только я отложил газету в сторону, как после стука отворилась дверь, и Путилин пропустил в мою палату моложавого мужчину средних лет, в полувоенном френче. Я только потом узнал, что такие носили в тылу гражданские начальник. Почему в нем был Лавочкин я не знаю, видимо накинул то, что было. В руках сержанта был запечатанный конверт, с грифом совершенно секретно.
— Здравствуйте, Семен Алексеевич. Привет Сань. Присаживайтесь, — указал я на стоящий рядом табурет.
— Здравствуй Вячеслав, — ответил Лавочкин, с интересом рассматривая меня.
— Вы меня так пристально разглядываете.
— Извини, просто я впервые разговариваю с летчиком, который воевал на моей машине.
