Празднества продолжались несколько дней: балы следовали один за другим. Бал в здании Оперы для высшего света, следом — ещё один бал, для «бюргеров», то есть для горожан Берлина, и еще один, прощальный, ибо Николай уезжал домой, в Россию.
Было условлено, что торжественное бракосочетание состоится, как только девятнадцатилетний великий князь Николай достигнет двадцати одного года — возраста, позволяющего вступить в брак. Для проверки чувств и подготовки к свадьбе помолвленным предстояло прожить порознь ещё год и восемь месяцев.
1815 год прошел для меня суматошно. Я бы сказал даже для меня, так как распорядок дня современников Николая для человека века XXI был медленным и размеренным. Отсутствие электричества заставляло людей идти спать рано. Новости шли долго, и количество информации было несравненно меньше. Способы переработки информации были, но они были под стать её количеству. Корабли шли по океану месяцами и не факт, что все доходили. Даже железных дорог еще не было. Поэтому никто никуда не спешил. Ведь без толку.
После парада в Вертю я ненадолго задержался в Париже, а в октябре 1815 года состоялась моя помолвка с Шарлоттой. Праздновал весь Берлин. Мы порхали с бала на бал и давали много приемов, что на самом деле было довольно утомительно, так как в основном это были протокольные визиты вежливости. Но это дало мне возможность поближе познакомиться с военной и административной верхушкой Пруссии.
Счастливы были все. Прежде всего, мы с Шарлоттой, так как мы были вместе все это время. Александр и Фридрих Вильгельм радовались, ибо это укрепляло политический союз между Россией и Пруссией. Радовалась Мария Федоровна, потому как один из её младших сыновей остепенится и принесет долгожданного наследника. Увы, у старших Александра и Константина это не получилось. И наконец, радовались многие берлинские дворяне и бюргеры, ибо череда балов и помолвка прусской принцессы были приятным исключением в их повседневной жизни, радостным событием, каковых было не много в годы Наполеоновских войн. Люди, казалось, наконец, почувствовали, что мир настал на самом деле, а не на бумаге. И они были счастливы.
После помолвки я вернулся домой. Период моего обучения закончился. Закончилась скучная зубрежка предметов, некоторые из которых я знал лучше моих учителей. Закончилась деспотичная опека Ламздорфа. Мне предстояла поездка по России, а так же поездка в Англию, которая по праву считалась технически передовой державой. Этим вояжем я должен был закончить свое образование. Вернуться назад предполагалось незадолго до моей свадьбы, которая должна была состояться первого июля 1817 года, в день рождения Шарлотты.
Поэтому этот год пролетел для меня как калейдоскоп. Я старался увидеть Россию своими глазами, желательно без прикрас, что бы составить свое мнение о происходящем. В целом к моему приезду власти особенно не готовились. Чай не царь и не наследник. Это позволило мне увидеть страну не в виде потемкинских деревень, а такой, какой она была в своей реальной, повседневной жизни.
Дворянское сословие в Российской Империи жило своей жизнью. И если сельские помещики жили в окружении крестьян и знали их быт, петербуржская и московская верхушки свои поместья почти не навещали, живя исключительно в городе и отдавая руководство своими деревнями приказчикам и старостам. Так как я был частью Петербуржской верхушки, то и я сам практически не соприкасался с настоящей Россией. Почему настоящей? Потому что настоящая Россия была крестьянской, не говорила по-французски, и ликеру предпочитала водку. Хотя Гатчина была этаким большим поместьем, она была одной из царских резиденций, с соответственным европейским бытом и благами цивилизации. Именно эта оторванность от подавляющего большинства народа и сыграла роковую роль в 1917 году. Впрочем, такая сословная пропасть и, как результат, революция были и во Франции, и в Испании, и в Австро-Венгрии. Помимо образовательных целей, мне лично было просто интересно ознакомиться со своей страной, увидеть ее изнутри.
Самой восточной точкой моего вояжа стал Урал, где я посетил Демидовские заводы. Промышленная династия Демидовых, поднявшаяся при Петре I, владела многими горнодобывающими заводами на Урале. Николай Никитич Демидов, глава семьи на тот момент, вложил много денег на модернизацию своих заводов, выписав из Франции профессора Ферри, знаменитого тогда знатока горнозаводского дела, а так же закупив современного оборудования из Англии и Германии и отправив заводских крепостных учиться горнорудному делу за границу. Россия к этому времени производила более ста тысяч тонн чугуна, что позволяло даже экспортировать чугун за границу. Демидовым принадлежала львиная доля этого производства. Сам Николай Никитич в это время отбыл в посольскую миссию во Флоренцию, где к слову и остался. Видимо итальянское солнце оказалось ему приятнее петербуржских туманов или уральских морозов.
На обратном пути, по дороге в Москву, я посетил Тульские оружейные заводы. Хотя размер заводов для масштаба России поражал, их производство не покрывало потребностей России. Так, мой брат Александр, предвидя близкую войну с Наполеоном, закупал ружья и пушки в Австрии и Англии. Российская промышленность, такой, какой я её увидел, имела место быть. Но несколько больших заводов не меняли общей картины. Несмотря на модернизацию заводов, производство было довольно архаичным, Казалось, промышленность использует ресурс со времен Екатерины, а то и Петра Великого. Труд крепостных был неэффективен, да и вольнонаемные рабочие в основном были малограмотными и не квалифицированными. Паровые машины и другое оборудование завозили из-за границы. Даже текстильное производство, хотя оно и было и использовало английские или французские станки, количеством и качеством не дотягивали даже до прусского, а оно в свою очередь отставало от Англии и Франции. Промышленность держалась за счет госзаказов и немного экспортировала за границу.
Главное же, что я увидел, это отсутствие промышленников и предпринимателей. То есть людей создающих продукт с добавочной стоимостью. Быть промышленником, или «деловым» не считалось престижным, так же, как и быть инженером. Россия оставалась посконной, малограмотной, крестьянской страной, без предпринимательского духа. Если кто и мог что-то поменять, так это дворянское сословие, которое имело средства и образование. Но оно не было, ни предприимчивым, ни энергичным. Поэтому слоя средних и мелких предпринимателей практически не было, да и никому они в России на тот момент не были нужны.
Вот почему реформы Петра, как и многие реформы свыше в России, едва задели верхний тонкий пласт дворян. А после его смерти, многие предприятия закрылись из-за неэффективности и отсутствия спроса. Другие работали по старинке. Без собственника и хозяина такие реформы были не подъемны.
Кроме промышленных центров, за этот год я повидал множество сел и маленьких городков. В некоторых я останавливался на ночлег. Село жило своей жизнью, отличной от городской, а тем более от столичной. Так как большинство крестьян были крепостными, все это сельское население в большей части своих дел ведалось особой администрацией или чиновниками земской полиции. За пределы своих поселков они почти никогда не выезжали, разве, что их рекрутировали в солдаты или на другие государственные повинности. Главными проблемами были низкие урожаи и чересполосица, которая и была одной из причин низкой урожайности. Закрытые в своем мирке, крестьяне тянули свою лямку из поколения в поколения. После разговоров с ними, я понял, что, несмотря на свой небольшой надел и скудную жизнь, они все равно не согласятся сдвинуться с места, ибо их деревенька и была их родиной, и себя вне нее, они слабо представляли.
Помещики были разными. Были помещики, которые закупали сельхозинвентарь за границей, пытаясь внедрить передовые технологии, а были такие, которые старались выжать из своих крестьян последнюю копейку. В основном же, это был довольно костный класс, ограниченный и патриархальный. Большинство из них жили не намного лучше крестьян, так как не владели большими наделами, а с низкой урожайностью даже имея нескольких крепостных, было тяжело прокормиться. Зерно на экспорт и для внутреннего потребления поставляли лишь самые богатые из них, а таковых было процентов десять. Вот и выходило, что большинство населения могли прокормить лишь самих себя, а без производства излишков не было надежды на появление потребителей, которые будут стимулировать промышленный рост.
Я вспоминал, как в моем времени были люди, которых коробило от словосочетания «потребительское общество», мол, это стадо безмозглых скотов, которым только подавай жвачку. Но я не видел ничего плохого в желании людей жить лучше. Ведь жить в скудости не есть хорошо, и бедность обыдляет почище достатка. А идеального общества не существует, и утописты, которые пытались его создать, очень быстро скатывались к террору, так как не находили иных стимулов убеждения.
