Столь драматично описав страдания Святой Земли и личную скорбь, Иннокентий обратил внимание на политические реалии 1198 года. Он указывал, что правители Западной Европы предались роскоши и неге, отказавшись от беспрерывной борьбы. Тут Иннокентий вставил в воззвание обычную риторическую уловку, сделав вид, что цитирует мусульман, оскорбляющих христиан:
«Где бог ваш, который не может освободить ни себя, ни вас от рук наших? Смотрите! Мы осквернили ваши святыни. Смотрите! Мы взяли то, о чем вы так страстно мечтали, с первым штурмом мы овладели и ныне удерживаем против воли вашей те места, откуда пошло ваше суеверие. Мы уже ослабили и разбили галльских копьеносцев, мы уничтожили труды англичан, мы во второй уже раз сдержали мощь германцев, мы укротили гордых испанцев. И хотя вы пытаетесь собрать против нас все силы, до сих пор вам ничего не удалось. Где же тогда бог ваш?»[35]
Конечно, едва ли такие слова были произнесены на самом деле — но они прекрасно отвечали целям Иннокентия. Описание недавних военных неудач было правдивым, а выпады в адрес каждой из наций, участвовавших в крестовых походах, как и оспаривание неприятелем божественной силы, были нацелены на то, чтобы, пристыдив слушателей, подтолкнуть их к действию, вдохновить на отстаивание поруганной чести и отплатить за оскорбление как личное, так и всего христианства. Папа требовал от аудитории определенной реакции: «Воздымем же, о сыны, дух наш, примем щит веры и шлем спасения. Положимся не на число воинов, но на власть Божию… приидем же в помощь к Нему, Кем мы рождены и живы».[36]
Иннокентий побуждал христианское войско выступить с правильным настроем, не омраченным такими грехами, как тщеславие, алчность и гордость. Он осудил самонадеянность некоторых предшествующих крестоносцев и нравственный упадок живущих в Леванте, якобы скатившихся к пьянству и чревоугодничеству.
Затем папа перешел к конкретным указаниям. Он предлагал назначить отправление экспедиции на март 1199 года. Дворяне и горожане должны были предоставить соответствующее количество людей, чтобы как минимум в течение двух лет «защищать землю, где родился Христос». Акцент, сделанный на городах, которые должны предоставить крестоносцев, отражает рост значения урбанистических центров в Западной Европе в конце XII столетия. Сельская жизнь по-прежнему преобладала — но развитие торговли, рост образованности и численности населения служили стимулом для развития городов, каждый из которых гордился собственным гражданством и, по мере возможности, независимостью от центральной власти. С точки зрения Иннокентия благосостояние и статус городов могли внести существенный вклад в экспедицию.
Забота Иннокентия о крестовом походе проявилась также в назначении им двух высокопоставленных служителей церкви в качестве своих представителей (легатов) при сборе армии и руководстве ею. Во время Второго (1145–1149) и Третьего (1189–1192) походов армия ощущала папское воздействие весьма ограниченно. Иннокентий же предполагал в куда большей степени контролировать ход своей кампании. Один из легатов (Пьетро Капуано) должен был отправиться в Англию и Францию, чтобы примирить Ричарда и Филиппа, а другой (Соффредо) направлялся в Венецию, чтобы просить там помощи в предприятии.
Иннокентий также направил и других церковников проповедовать идею крестового похода, создавая ему поддержку. Многие жители Западной Европы упрекали Церковь в том, что при видимом благосостоянии она не оказывала достаточной помощи предыдущим походам. Иннокентий приказал всему духовенству участвовать в снаряжении и финансировании рыцарей для экспедиции под страхом запрещения в служении. Наконец, он дал указания местным священнослужителям вести набор новобранцев в своих областях.[37]
Страстное и непреклонное воззвание папы было направлено в королевства Францию, Англию, Венгрию и Сицилию. Но сам Иннокентий понимал, что время не слишком благоприятно. Ни Германия, ни Испания не могли быть задействованы в предприятии: первая была поглощена гражданской войной, а вторая полностью занята попытками освобождения Иберийского полуострова от мусульман. Кроме того, Англия с Францией по-прежнему враждовали. В конечном счете именно из-за того, что Четвертый крестовый поход был организован скорее дворянами, нежели королями, могло показаться, что Иннокентий, обеспечивая поддержку для экспедиции, решил пренебречь монархами. Ведь разве в качестве папы ему не было легче обратиться к дворянам, нежели к королям? К тому же именно вражда между Ричардом и Филиппом не позволила возвратить Иерусалим в Третьем крестовом походе.
Иннокентий понимал, что объединенные силы, престиж и опыт двух королей будет незаменим для дела христианства. Ричард и Филипп обеспечили бы сбор сильной армии. Но папа также понимал и то, что ни один из этих двоих не отправится больше в крестовый поход, пока между ними не будет установлен прочный мир.
Учитывая славу Ричарда как героя-крестоносца, вероятно, стоило заручиться именно его поддержкой. После освобождения в 1194 году Ричард проводил все время в попытках вернуть Северную Францию, перешедшую к Филиппу во время его заточения.
Недавние сражения дали англичанам весомую надежду. В битве при Гисоре в Северной Франции в конце сентября 1198 года король Филипп упал с лошади и свалился в реку. «Я слышал, что он был вынужден напиться речной воды», — гласил удовлетворенный рассказ Ричарда о схватке.[38]
Будучи прекрасным воином, Ричард являлся хорошо образованным человеком и проницательным политиком. В его личности смешались любовь к музыке, находчивость воина и жесткость прагматика. Когда папские легаты убеждали его принять участие в крестовом походе, именно обращение к этой последней стороне его подвижного, словно ртуть, характера сыграло основную роль.
В декабре 1198 года Пьетро Капуано добрался до Северной Европы. Источником сведений о его встрече с Ричардом служит «История Уильяма Маршала» (History of William Marshal) — устное предание, составленное в 1220-х годах и основанное на воспоминаниях одного из виднейших дворян Северной Европы.[39] Несмотря на большой временной промежуток, Уильям выразительно описывает внешность легата: цвет его лица более всего напоминал желтизной ноги аиста, а попытки изобразить смирение показались северянам вульгарно наигранными. И у короля, и у придворного слащавость посланца вызвала тошноту. Едва ли и принесенное им известие было более приятным.
Капуано попытался напомнить Ричарду о том, что его враждебность по отношению к Филиппу нанесла ущерб христианам на Святой Земле. Известный своим дурным нравом (однажды, не сумев победить рыцаря в тренировочном бою, он полностью утратил хладнокровие и велел ему больше не показываться на глаза), Ричард на сей раз устроил грандиозное представление. И когда же, спросил он у Пьетро, занял Филипп земли, о которых идет речь? Да сразу же после крестового похода. Пока Ричард рисковал жизнью во славу христианства, Филипп (по версии Львиного Сердца) ускользнул в Европу, будучи не в силах вынести тяготы кампании, и коварно украл его владения: «Если бы не его злой умысел, вынудивший меня вернуться, я смог бы очистить всю Святую Землю. А потом, когда я был в заточении, он сговорился, чтобы меня продержали там как можно дольше, чтобы у спеть похитить мои земли!» Ричард требовал возвращения всех земель — лишь после этого он готов заключить мир.
Ответ Пьетро был банален: «Ах, сир, ведь действительно никто не может получить всего, чего желает». Потом он снова вернулся к разговору о нуждах Святой Земли, продолжая настаивать на необходимости мира между Англией и Францией. Ричард угрюмо предложил пятилетнее перемирие, по которому Филипп сможет вернуть лишь замки, оставив окружающие их земли. Это лучший вариант, который он может предложить.
Может, в этот момент Пьетро Капуано почувствовал, что королевская кровь скоро вскипит, и решил удалиться, пока существовала только напряженность. Но, к сожалению, он сделал еще шаг вперед и выступил с таким условием: освобождение «человека, которого Ричард ненавидел больше всех на свете». Это был епископ Филипп Бове, недавно взятый в плен королем Англии. Этот кузен французского короля провоцировал тюремщиков Ричарда обращаться с ним грубо; он был воинственен и часто, облачившись в доспех, возглавлял вооруженные отряды. Пьетро заявил, что нельзя заточать человека, являвшегося помазанником и священником. Это требование оказалось уже перебором. Король взревел:
«Клянусь своей головой, он больше не священник, потому что он и не христианин! Он был взят в плен не как епископ, но как рыцарь, сражаясь в полном доспехе, с разукрашенным шлемом на голове. Сир лицемер! Да и ты дурак! Не будь ты посланником, я бы отослал тебя обратно кое с чем, что папа долго не смог бы забыть! Папа и пальцем не шевельнул, чтобы вызволить меня из темницы, пока мне нужна была его помощь. А теперь он просит меня освободить вора и поджигателя, который не принес мне ничего, кроме зла. Убирайтесь, господин предатель! Лжец, обманщик, церковный деляга! Избавь меня от своего общества навсегда!»
