Падре Михаэлис узнал Симеони, и слова, которые он хотел сказать, замерли в горле. Он увидел, как Джулия прижала к себе это чудовище, словно желая его защитить, а потом получил такой взгляд голубых глаз, который вряд ли когда-нибудь забудет.
Потрясенный, он почти выбежал из монастыря. Доминиканцы от него не отставали. В себя он пришел только спустя несколько часов, когда карета уже мчала его по покрытым снегом полям Савойи. Он завернулся в черную рясу, пряча окоченевшие руки в рукава белой туники, вытащил пергамент, который так и сжимал в руке, и прочел:
Priapus Sextus Episcopus, servus servorum Dei, attesta che il portatore della presente bolla, che si spaccia per inquisitore, e un furfante disgustoso e infido.
Ordina a tutti i fedeli di prenderlo a calci in culo, perché un conto e essere perfidi, e un altro conto è essere sordidi come topi. E ai topi, si sa, è precluso il Regno dei Cieli.
Datum in Roma apud lupanarem Mariae Bononiensis.
M. D. LXV.
(Епископ Приап Шестой, слуга из слуг Господних, свидетельствует, что податель сей буллы, который выдает себя за инквизитора, на самом деле мерзкий и коварный мошенник.
Приказываю всем правоверным гнать его пинками под зад, ибо одно дело — быть вероломным, а другое дело — быть мерзким, как мышь. А мышам, как известно, вход в Царствие Небесное заказан.
Выдано в Риме, в лупанарии Марии Благодатной.
М. D. LXV.)
На дне пропасти крутился скарабей, следуя движению солнца. Этот образ особенно мучил Мишеля, когда он впадал в бред, все слабее понимая, что происходит вокруг. Он сразу начинал потеть и заворачивался в одеяло. Иногда он принимался кричать. Тогда прибегала Жюмель, а с ней Шевиньи или кто-нибудь из визитеров, ежедневно приходивших справиться об агонии пророка. Он закрывал глаза и притворялся спящим, пока рядом с ним не оставалась одна Жюмель. Легкое прикосновение се рук было единственным бальзамом, который действительно облегчал страдания последних дней болезни.
Июнь 1566 года выдался жаркий, и утро 1 июля обещало знойный день. Мишель вынырнул из полудремы, в которой пребывал, не различая уже дня и ночи, затуманенными глазами посмотрел на сидевшую рядом Жюмель и улыбнулся ей.
— Вот ирония судьбы: кто умирает, моля добить его шпагой в бою, кто просит признать за ним славу, а я, со всеми моими амбициями, умираю с мольбой о возможности помочиться.
Она сжала его несгибающиеся пальцы.
— Ты не умрешь, любовь моя. Сегодня приедет врач, вызванный из Лиона, доктор Жан Липарен. Он, конечно, искуснее местных медиков.
— Липарен! Вот так загадка! — побормотал Мишель. — Я его никогда не видел, но переписывался с ним, когда он практиковал в Бурже. Однажды мне кто-то сказал, что его вдова вторично вышла замуж, и я был уверен, что его уже года два как нет в живых. А потом получил от него письмо из Лиона, где он писал, что предоставляет себя в мое распоряжение. Вот уж будет любопытно выслушать его объяснения.
— Не думай о враче, думай о своем здоровье. Как сегодня? Боли были?
— Я уже несколько дней вообще ничего не чувствую. Думаю, часть тела парализовало. Естественно, мне не хочется писать.
Мишель вздохнул.
— Анна, очень скоро ты станешь владелицей части дома и всего моего добра. Ты читала завещание?
— Да. Ты оставляешь мне треть дома, который когда-то был моим, и условием наследования ставишь то, что я никогда не выйду замуж. Почему ты боишься, что я соберусь замуж?
В голосе Жюмель он уловил нотку упрека. Вот уж чего не ожидал.
— Я… хочу, чтобы ты навсегда была моей… — прошептал он.
— А дочери получат наследство, только когда выйдут замуж. Для мальчиков же эта оговорка не предусмотрена. Почему?
Мишель не знал, что ответить.
— Так принято, — пробормотал он.
Жюмель покачала головой.
— Мишель, Мишель… Ведь ты умеешь видеть сквозь время, а от дурацких условностей своего времени так и не освободился. Понимаешь, что я хочу сказать?
Мишель пошевелился, насколько ему позволяло одеревеневшее тело.
— Может быть, я не то сделал, прости меня. Я не хотел, чтобы получилось плохо. Как только хоть чуть-чуть вернутся силы, я вызову нотариуса и свидетелей и все перепишу, обещаю тебе.
Жюмель положила палец ему на губы.
— Молчи, не надо ничего менять. Я тебя все равно люблю, хоть иногда тебе и кажется, что нет. Я убеждена, что ты поправишься. Но в любом случае позабочусь о том, чтобы твои пожелания были выполнены.
В этот момент на пороге комнаты появилась Кристина.
— Мадам, там внизу доктор Липарен из Лиона.
— Зови его прямо наверх.
Пока Кристина ходила за Липареном, Жюмель наклонилась над Мишелем и легко поцеловала его в бескровные губы.
— Смотри выздоравливай, мое сокровище. Умираю от желания ругаться с тобой еще долгие годы.
Когда врач вошел в комнату, она выпрямилась.
— Мне остаться? — спросила она тихо.
— Нет, прошу вас. И вы, господин Шевиньи, пожалуйста, выйдите. Если будет нужно, я вас обоих позову.
Доктор Липарен остался стоять возле кровати. Мишель силился его разглядеть. Постепенно из мути выплыла фигура невысокого седоволосого и седобородого человека. Лицо его было правильно и даже красиво, но Мишель видел его сквозь какую-то дымку, как на донышке бокала.
— Кажется, я вас где-то видел, — сказал он.
— Вам не кажется, вы действительно со мной знакомы.
Липарен наклонился над больным и улыбнулся.
— Ну же, напрягите чуть-чуть вашу память. Мы были очень дружны и продолжали дружить, когда мне пришлось взять другое имя.
Мишель старался вглядеться, но потом бессильно покачал головой.
— Нет. Правда не помню.
— Так я вам скажу. Двадцать лет назад, когда я жил в Сен-Реми, меня звали Жозеф Тюрель Меркюрен. Потом я был известен как Денис Захария. Потом уж и не знаю, сколько имен сменил. Последнее — Жан Липарен.
Мишель очень разволновался, попытался протянуть руки, но они только чуть-чуть оторвались от постели. По его щеке побежала слеза.
— Меркюрен! А я ведь вам писал, не зная, кто вы.
— Я сам так захотел. Мне не хотелось компрометировать вас в глазах тех, кто охотился за мной во Франции. Когда вы мне написали, я был в Германии и работал на шахтах вашего клиента Ганса Розенберга. Вам понравился золотой кубок, который я для вас сделал?
— Значит, это правда? Вы можете делать золото?
Голос Липарена сделался грустным.
— Даже если бы и мог, зачем это нужно? Все наши рецепты, формулы и изобретения скоро перестанут работать.
Он приподнял одеяло и осмотрел чудовищно распухшие ноги Мишеля.
— Подходит к концу историческая эра, и, как все эры, она подходит к концу с кровью. Уверен, что новая наука, которая придет на место нашей, не сможет делать золото. Она разделит дух и материю как две несовместимые субстанции. Кое-кто уже придерживается этого метода.
Липарен начал ощупывать икры Мишеля, и тот застонал.
— Говорите, конец эры? Вы имеете в виду конец эры Марса и начало эры Луны? Но это и так уже случилось…
— Да, и магия погибает. Мы с вами последние ее поборники. Никто из тех, кто попытается нам подражать, наших высот не достигнет. Никто, ибо небо у них над головами будет пустым и холодным.
Липарен снова укрыл Мишеля одеялом и развел руками.
— Мишель, мы платим по счетам во вселенной, которая создана мыслями живущих. Изменятся эти мысли — изменится вселенная. Это и есть конец исторической эры: смена доминирующей мысли и, как результат, изменение космоса.
— Я знаю. Вы не первый мне это говорите, — прошептал Мишель. — Но я убежден, что верны именно наши законы.
— Пока да, но и они изменятся.
Липарен выпрямился.
— Мишель, у медиков принято говорить друг другу правду. Из того, что я увидел, я могу заключить, что от вашей болезни средств не существует. Вам осталось жить несколько часов.
Мишель слабо улыбнулся.
— Вы забываете, Жозеф, или Денис, или Жан, что я тоже врач. К смерти я готов и покидаю эту жизнь без особого сожаления. Но меня пугает то, что ждет меня потом.
— Я вас понимаю, но знайте, что мир, который вас ждет, будет подчиняться старым законам. Он будет соответствовать тому, во что мы верим, а значит, будет поддаваться скальпелю нашей воли и воображения. Меняются земные времена, но не времена наших снов.
— Это-то меня и страшит. По ту сторону могилы меня ждет злокозненный колдун. Он свободно передвигается в астральном свете, изменяет по своей воле триста шестьдесят пять небес Абразакса. Годами он посылает мне знаки, чтобы напомнить о вызове, который мне бросил.
Липарен нахмурил брови. Он подвинул к кровати стул, уселся на него и взял Мишеля за руки.
— Возможно, я смогу помочь вам лучше, чем как медик. Какие сигналы он вам посылал?
— Прежде всего, скарабеев.
Мишеля передернуло.
— Фаланги скарабеев, возникающие из ниоткуда. Они ползали по столу королевы Франции, по моей кухне, торчали изо рта моего кота.
