— Посвящая тебя в суть дела, — сказал он, — я боюсь поставить тебя в затруднительное положение.
— Ладно, ладно, — поспешил согласиться Ноуэл. — Я тебя понимаю. И все же ты должен мне доверять.
Сказав это, сыщик вышел из комнаты. Рэмзи хотел последовать за ним, но его внимание привлекла стопка дневников, лежавших на столе. Он взял в руки первый дневник и, немного помедлив, заметил краешек записки, высовывавшейся из него. Достав маленький листочек бумаги, он прочитал то, что на нем было написано, и улыбнулся, чем-то очень довольный.
«Рэмзи, — говорилось там, — я знаю, что ты все равно не успокоишься, пока не доберешься до этих записей, и тютому иду тебе навстречу. Может быть, дневники прольют для тебя какой-нибудь свет на прошлое и настоящее. Пенелопа».
О'Киф торопливо пролистал взятую им тетрадь. Это были записи Тесс. И сердце Рэмзи радостно затрепетало в груди. Он понял, что Пенни доверила ему самое дорогое — свою старую дружбу, отраженную в этих пожелтевших страницах, а значит, он получил больше, чем надеялся.
Осторожно прикоснувшись кончиком указательного пальца к аккуратным выцветшим буквам, он попытался представить себе, о чем думала Тесс, когда готовила к отправке сундук для Пенелопы. Наверное, рисовала в воображении картину смущения и беспомощности своей подруги перед полученным ею подарком.
«Но Пенни упряма», — подумал он, вспомнив с улыбкой недавний разговор, когда Пенелопа наконец-то позволила ему хотя бы отчасти заглянуть в свою душу. То, что он узнал, не явилось для него такой уж большой неожиданностью. Он давно ждал чего-то подобного, потому что видел, как мучает Пенелопу сознание своего одиночества, как путают смутные полночные сны. Во всем, что с нею случилось, она обвиняет только себя. А значит, относится к себе чересчур критически. Недаром недавно она назвала себя тем ядом, который опасно любить. Эти мысли еще усугублялись образом жизни, который она ведет: без друзей, без гостей, без развлечений. И поэтому нет ничего удивительного в том, что ей так дорога дружба Тесс.
Хотя, честно говоря, трудно поверить, что две эти женщины были так близки друг другу — столь не похожа отчаянная, дерзкая, бесстрашная Тесс, пролетающая сквозь жизнь как ослепительная искра, на упрямую, скрытную, отгородившуюся душевным холодом Пенелопа, не подпускающую к себе никого из внешнего мира.
Да, Пенни щедра и добра к своим домочадцам, но душа се таится от посторонних. Она милосердна, но свято хранит от других богатства своей внутренней жизни. И даже ему — искренне любящему ее человеку — выделяет эти богатства по капле.
Потрясенная известием, Пенни неловким жестом положила трубку на рычаг телефона и, оглянувшись, спросила:
— Где Рэмзи?
— Должно быть, на улице, — ответила Маргарет, пожав плечами и не отрываясь от шитья, которым она занималась последние двадцать минут. — Либо меняет дранку на крыше, либо сколачивает для меня ящик под цветы. Надо признаться, я еще не встречала такого трудолюбивого человека.
— Он и меня все время просит ему помочь, — сказал вошедший с подносом в руках Хэнк.
— Удивительно, — пробормотала Пенелопа, посторонившись, чтобы пропустить принесшего завтрак шофера.
— Что-нибудь случилось? — поинтересовалась миссис О'Халерен, встревоженная ее растерянным видом. — У тебя такое лицо, словно ты увидела привидение. Тебе что-то дурное сообщили по телефону? Кто это звонил?
— Тони. Он сказал, что Рэмзи разыскивает Александр Блэквелл. А я-то думала, что никого из них давно уже нет в живых.
— Тогда пойди и сама расскажи об этом нашему капитану, — тихо произнесла Маргарет, покосившись на Хэнка.
— Да, кстати, — проговорила направившаяся к двери Пенелопа, — я надеюсь, что ты, Хэнк, присмотришь за ней. И не позволишь ей встать, если она снова захочет это сделать.
Шофер успокаивающе улыбнулся, но, как только Пенни скрылась за дверью, легонько толкнул в бок экономку и негромко сказал:
— Пора вставать, старушка.
— Но она рассердится на меня, — ответила та, глядя вслед удаляющейся Пенелопе.
— Ты недооцениваешь широту ее души.
— Я боюсь, — прошептала Маргарет, и у нее на глазах появились слезы. Она и хотела бы позвать Пенни и во всем признаться ей, но у нее не хватало мужества.
А Пенелопа между тем, открыв входную дверь, обнаружила стоявшего за ней охранника с почтой в руках. Прищурившись, она оглядела его с ног до головы, словно давая понять, что нехорошо разглядывать чужую корреспонденцию, но ничего не сказала, подумав, что он, возможно, проверял, нет ли среди ее писем бомбы.
— Спасибо. Я возьму это с собой, — произнесла она после некоторого молчания и, забрав у охранника почту, вернулась в холл.
Пенни хотела уже бросить пакеты на столик, но тут заметила большой синий конверт, на котором не было обратного адреса. Открыв его, она высыпала содержимое на стол и тут же вздрогнула от неожиданности. «Черт! Будьте вы прокляты!» — пробормотала она, осматривая со всех сторон злополучный конверт. На нем не было ни марки, ни какого-либо штемпеля, указывавшего на личность отправителя. И все же Пенелопа догадалась, кто мог его послать. В сердцах разорвала она выпавшую на стол фотографию и бросила обрывки в мусорную корзину. Потом, тяжело дыша, провела рукой по лбу.
За одно мгновение перед внутренним взором прошла вся ее жизнь. И она поняла, что должна объясниться с Рэмзи, рассказать ему все сама. Иначе за нее это сделает кто-нибудь другой. Надо раз и навсегда положить предел преследующим ее кошмарам. Быть может, именно в нем она обретет столь нужную ей поддержку. Ведь недаром чувствует она спокойствие и уверенность, когда он находится рядом.
Рэмзи вытер тряпкой круп лошади и с улыбкой оглядел ее глянцевую, лоснящуюся спину. «Восхитительное животное:» — подумал он, похлопывая ее по шее, и, заставив переступить, поднял копыто. Сегодня он чистил конюшню: убирал навоз, подкладывал недостающее сено и за работой весело пел старую матросскую песню. Пот тонкой струйкой стекал по его груди, выступал каплями на спине, но это ничуть не беспокоило его. Труд приносил радость. Этот знакомый с детства запах, эта привычная работа заставляли его радостно улыбаться и вспоминать далекое прошлое.
Он прочитал дневник Тесс и позабавился: все казавшееся ей восхитительным и странным, было для него обыкновенным и естественным. Вспомнив благодаря ей восемнадцатый век, Рэмзи захотел хотя бы ненадолго вернуться к приметам оставленного им времени и дать своим рукам привычную издавна работу. То, что он искал, нашлось в этой старой грязной конюшне. И О'Киф с радостью отдыхал за тяжелым физическим трудом от всех новшеств и изобретений чуждого ему столетия. Здесь было спокойно и хорошо. Точно так же в свое время на Корал-Ки, где Дэйн никогда не ограничивал свободу своего друга, его чаще всего можно было отыскать в большой конюшне Блэквеллов, которую он предпочитал любой разбитной девке из портовой таверны. Фамильные усадьбы всегда вызывали у него уважение и зависть. Он понимал, что они одинаково принадлежат и прошлому, и будущему. Это то священное убежище, которое хранит жизнь нескольких поколений; где укрываются от дождя летом и от холода зимой, где находят приют счастливые влюбленные и где в равной мере хорошо и спокойно и убеленным сединой старикам, и наивным, не искушенным в жизни детям.
И у бесприютного морского скитальца всякий раз болела душа, когда он посещал подобные жилища, так ему хотелось однажды раз и навсегда врасти корнями в приглянувшуюся землю, чтобы и он, и его дети, и внуки, и правнуки жили в мире и радости на своем, возделанном их трудами участке. Он и теперь размечтался об этом, но вовремя вспомнил, где находится и что ждет его впереди, и решил не отрываться от настоящего и помочь той женщине, рядом с которой хотел бы провести остаток жизни, заботясь и опекая ее. Да, он мечтал о жене — упрямой, рыжеволосой, с глазами дикой лесной кошки и твердым мужественным сердцем. И о детях. О множестве детей.
«И кто знает, — подумал Рэмзи, — может быть, она уже носит под сердцем ребенка». Его ребенка. О'Киф улыбнулся, довольный этим предположением, и, зайдя в пустое стойло, подцепил вилами охапку сена, разбросав его по полу. Лошадь ткнула мордой ему в плечо.
— Терпение, красавица, терпение, — сказал он. — Сначала работа, а потом развлечения.
В это время в сарай вошла улыбающаяся Пенелопа. Ее волнение утихло при виде работающего Рэмзи. Сильный, обнаженный по пояс, в закатанных бриджах и сапогах по колено, он был воплощением уверенности и спокойствия. От него так и веяло крепостью и мужеством восемнадцатого века. Глядя на него в этой обстановке, она представляла себе жизнь, которую он вел в свое время. Жизнь без излишеств, без роскоши, без расслабляющей душу праздности. Он работал для того, чтобы жить, и жил для того, чтобы работать. Труд был для него так же естествен, как свежий воздух, как стакан воды, выпитый в жару.
