есть и куплены преимущественно по заграницам. Цветы кактусы есть, один даже с шапкой Клауса, пальма в приёмной и… дамочки с офицерами есть в дагерротипах и раскрашенные красиво. Дак там эти офицеры что вытворяют на картинках… Ойеньки! И снизу — то ходют, и на коленках — то подползают, к тётенькам прислоняются, и… это… генерал есть типа нашего Давыдова… с усищами, с букетом, в зеркало глядит, а сам — то… будто кобельком сейчас сделается… А дамы — то… С бокалиями, а сами… хохочут, радуются, видать, гостям безмерно. Как только вина на ковры да покрывалы не разольют…
— Стоп, стоп, раскудахталась! Не в галерее, поди! Что — нибудь типа этого есть?
Чин — Чин сдёрнул Селифановскую картинку со стола и сунул её в лицо Марюхе.
Марюха аж отшатнулась. Глянула секунду, — ей, опытной деревенской даме, того хватило, — перекосилась сморчком и закрыла лицо руками.
— Ах! Боже, Охоломон Иваныч, конечно нет. Это же сраму подобно.
— А то, чем девки там у вас занимаются, а в фотографиях, тобой расписаных, что? Ну! Там не срамно?
— Не знаю, Охоломон Иваныч, — кручинится Марюха, — то у них работа такая, по закону всё, а здесь…
— Так сильно срамно, что ли?
— Бесстыже рисовать. Как можно такое изображать, ведь когда прописываешь, думаешь про это всё и представляешь!
— Эх, дурёха ты малограмотная! Что ты о любви знаешь!
— Может, так и есть, только мне эта картина не нравится. Можете меня убить, а всё равно не понравится.
— Короче так, Марюха. Расщебеталась как в супе курица! Слушать меня сюда внимательно. Ты иди в художную лавку бегом, пока не закрылось заведенье, и купи там с золотом багет. Если закрылись, а Силивёстр там — точно знаю, хлещет свой клей втихушку — стучи и ссылайся на прокуратора египетского.
— Багет? Хлеба что ль, французского? Дак это… Там не подают такого хлеба.
— Рамку вот этого размера, женщина ты… Вот же непутёвость твоя! Пусть вставят туда картину и…
Тут Чин — Чин осёкся. И задумался.
— И?
— Пусть вставят, говорю, Серж Силивёстров лично пусть займется… — голос его потвердел, — и стеклом сверху пусть замостит, и завернёт пусть крепче в розовую бумагу… с блёстками… Будто в Новый год! И не показывай народу — то, а тащи всё сюда сразу. Я качество проверю. Плохо будет: опечатаю всю его… типографию… под полом. Так и скажи: подпольную. Не стесняйся правды. Держу его под прицелом и про запас: мало ли что! А ты под моей протекцией и защитой. Так что не боись. Понятно?
— Понятно, чего — с не понять.
— А я эту картинку Благодарихе презентовать надумал. И не зря, а по службе. Это тоже понятно?
Марюха пожала плечами.
— Для её заведения самое то выйдет. — Посмотрел внимательно: «Я так думаю. Всё! Решил, так решил».
— Ой — ёй, Охоломон Иваныч…
— Пойдёт ещё хлеще народ. А я их всех на карандаш! Да, точно! Именно на карандаш. До поры. А ещё купи настоящих живовосковых цветов в вазе. Денег дам. И тебе дам. Веришь — нет?
— Хорошо, — покорно соглашается Марюха, хотя ей эта история с царским кительком в стиле рококо не очень — то нравится, — всё сделаю, как скажете. (Ей бы такой турнюр и позолоты).
— В большой вазе с боками! Чтобы верх был на кувшинкин развал похож.
— Дас — с. Понимаю.
И в сторону ропотнула себе под нос: «Не дура, поди, сам — то…»
— А Селифану этому отнеси от меня рубль.
— Ого! — Марюха сильно удивилась такому раскладному обращению с преступником, — за что?
— Как автору. Заработал. Называется по — ихнему гонорарием. И скажи, что в этой части мы делу его пуску не дадим. Пусть только помалкивает в тряпицу. Это в его же интересах.
— А не сильно много чести… за рубль такую порнографию — с?
— Не сильно. Всё по — деловому. И скажи Благодарихе, что я её сегодня посещу с L'Amou…ром.
Пауза. Уточнение: «С проверкой, примитивно с проверкой. Не за личный интерес. Ты это… там… не думай лишнего».
— Ага.
— И пусть без шума примет. Предупреди. Это официальный манёвр. По службе, понимаешь? За сюртуком… со звёздами, — бывшими, надеюсь, — заодно схожу.
— Ага. — Марюха шмыгнула носом.
Тяжёлый денёк оказался благодаря Михейше. Да и ревность всколыхнула чистую и влюблённую в председателя Марюхину душу.
— Зайду с чёрного входа. По демократичному. Вот так — то. Время щас такое. Понимэ?
— Ага. То есть да, равно что понимэ. (Что за новое изобразительное средство в лексиконе?)
— Ловить надо текучий момент. Это тоже понимэ? — Чин — Чин хитромудро подмигнул и улыбнулся до ушей. Встопорщились усища и будто рыжим праздничным бриолином заблестело в суровой комнате.
Тук — тук — каблуки.
— Дело ваше.
Марюха ещё шибче пригорюнилась от этакой текучести момента.
В другую сторону от Марюхи струится любовь Охоломона Иваныча.
— Вот же пакостник — с благородного виду его так поначалу и не подумаешь.
— Постой, — Чин — Чин заглянул в стол и вынул оттуда чёрную накладную бороду. Приложил к лицу. Повертелся, нахмурил брови, оскалился в шкафное стекло, — идёт мне такой прикид?
— Чисто ужас, — сказала, сморщившись, Марюха, — вам виднее… коли по службе и охоте, так и…
— Вот и я говорю. На ловца с такой мохнаткой зверь сам набежит. Мда — с!
СЕМЬ ПИСЕМ ИЗ ДЕДУШКИНОГО ЧЕМОДАНА
1
— Мой очень дорогой и недоступный lower angel and sweet demon, and dessert, мисс Пастилка и мисс Горькая Постель! Вы как шоколадка в золотой обёртке и за стеклом тройной толщины — сверкаете, пахнете и бирка — то на Вас есть, но не даётесь. Вам не надоело выходить замуж за всех, каждый вечер, каждую ночь, за всех, чёрт возьми, кроме меня? У меня есть деньги, а Вы же знаете, что за деньги можно купить всё. Вы считаете себя королевой бала? А Вам разве не нужны деньги? Может, Вы думаете, что я, представляя Вас в постели с другим мужчиной, вместе с вами подобно бледным англичанкам рассматриваю розетки на потолке? Нет, нет и нет, дорогая. Представляя Вас там, я плачу и рыдаю, потому, что я не дал бы Вам такой возможности. Да Вы, наверно, помните. Или Вы такая притворщица, что мне это всё привиделось?
Я рыдаю потому, что передо мной нет двери, в которую я бы мог скрестись, как голодная собака в надежде когда — нибудь быть впущенным не от жалости, а от любящего сердца. При Вашем невнимании к моим страданиям, я даю волю своим рукам, обрекая
