– Вольно, господа, вольно. Прошу входить, очередность будете определять сами. Ну, кто самый смелый?
Прежде чем остальные успели сообразить, что выгоднее в данном случае: рискнуть и принять на себя всю нерастраченную энергию начальника или пересидеть по принципу «Ни на что не напрашивайся и ни от чего не отказывайся», – вперед шагнул высокий, светловолосый, сильно загорелый поручик, при первом же взгляде на которого у Стрельникова улучшилось настроение.
Все в нем говорило, что это офицер – от рождения и до мозга костей. Мундир новый, возможно, первый раз надетый к столь важному случаю, а пояс и портупея ношеные, но непоцарапанные и непотрескавшиеся, блестящие пряжки настоящие, латунные, а не штампованные из «желтого металла», сапоги шитые на заказ и надраенные до синих искр.
Подтверждением его кастовой принадлежности были значки Киевского кадетского корпуса и Александровского военного училища, а того, что не в тылах он отсиживался, выпустившись в строй, – мальтийский рубиновый крест, наложенный на венок со скрещенными мечами. Еще не орден, но ценится почти на равных. Знак «За пять штыковых атак». Учрежден в девятнадцатом году, сейчас, разумеется, анахронизм по смыслу, штыками только консервные банки открывают да дневальные по роте на ремень цепляют. А знаком награждают просто участников реальных боестолкновений и огневых контактов с противником, проявивших отвагу и инициативу в деле.
– Поручик Уваров. Разрешите, господин полковник?
– Прошу, прошу… Смелость города берет, – и пропустил Уварова перед собой в дверь кабинета.
Оставшиеся проводили их кто ироническими, кто завистливыми взглядами. Что ни говори, а кое-какие очки поручик уже набрал, судя по тону и благожелательному взгляду полковника.
– Садитесь, поручик, – указал Стрельников на стул у приставного столика перед своим письменным, заваленным кучами папок с неотложными делами. – Итак? Откуда и какими ветрами к нам? Последняя должность, за что удостоены?
– Поручик Уваров, – повторил тот, – субалтерн-офицер[87] первой роты 465-го отдельного батальона Особой десантно-штурмовой бригады Туркестанского военного округа.
Согласно действовавшей организационно-штатной структуре, Особые бригады, хотя и входили в состав военных округов Российской армии, принадлежали к подчиненному Великому князю Экспедиционному корпусу, что и делало возможным перемещение офицеров, минуя кадровое управление Военного министерства, занимающее всем известное здание Главного штаба на Дворцовой площади Петрограда.
– Направлен в ваше распоряжение приказом командира бригады полковника Гальцева.
– Алексея Петровича? Знаю, знаю. Как он там?
– На той неделе был в добром здравии.
– Это я и без вас знаю. По-прежнему свиреп?
Уваров деликатно пожал плечами.
– Службу требует. Как писал Салтыков-Щедрин, снисходителен, но без попущения…
Выражение Стрельникову понравилось.
– Как-как? Не приходилось слышать…
– Ну, у Салтыкова разбираются разные типы отношения начальников к подчиненным, среди которых преобладают два. Снисходительность, но без попущения или же строгость, сопряженная с невзиранием.
– Нет, правда, хорошо подмечено. А вы что же, старые книги, получается, читаете?
О Салтыкове-Щедрине Стрельников помнил, что служил он что-то во времена Александра II, то есть лет полтораста назад, и писал вроде бы сказки. Про мужика и двух генералов, про Пескаря премудрого.
– Иногда случается, – скромно ответил поручик.
Интересно было бы поговорить полковнику и об этом, но время ведь не резиновое, с одним начнешь разговаривать на интересные темы, с другим, а их там полтора десятка ждет конкретного решения, и другой работы много.
– Вы с собой пакет привезли? – спросил Стрельников, а литературные беседы можно оставить и до другого раза. Если он будет.
– Пожалуйста, – поручик протянул серый служебный конверт стандартного размера, с печатями по углам.
Где же ему такой выдали, неужели сразу в Ташкенте?
Нет, не в Ташкенте, а уже здесь, в Москве, куда поручик прибыл четыре дня назад и прошел предварительное собеседование и медосмотр там-то и там-то.
По описанию полковник угадал территорию своей же базы, но только те корпуса, где ему бывать приходилось от случая к случаю. Вотчина самого Чекменева.
Взрезав костяным ножом для бумаг конверт, Стрельников погрузился в чтение, время от времени поднимая глаза на поручика.
Приходилось ему читать сотни, а может быть, и тысячи офицерских аттестаций, но таких – никогда.
Здесь в коротких и сжатых фразах человек представал весь, до донышка. Будто бы на рентгеновском снимке.
Установочные данные, биография, отзывы предыдущих командиров с заключениями о возможности дальнейшего использования – это ладно. Это всегда так, с той или иной степенью субъективности, с отблеском личных отношений аттестуемого и аттестующего, грамотный читатель таких бумаг иногда может из самой гнусной характеристики сделать собственные, часто противоположные выводы.
В первой половине документа все так и выглядело.
Однако дальше шло совсем другое. Там излагались такие подробности характера и психологических особенностей поручика, что только диву даваться.
К чему он предназначен по врожденным физическим и психическим качествам, что получил в процессе обучения и службы и чего требовать от него нельзя ни в коем случае.
Каких успехов он может добиться на предполагаемой должности немедленно, в чем будет испытывать затруднения и даже в каких случаях поощрения будут эффективнее порицания, и наоборот тоже.
Подробная была бумага, и если считать ее правдивой…
Это не характеристика, не аттестат даже, а некая инструкция по пользованию, вроде тех, что прилагаются к новым образцам оружия или к бытовой технике.
Хорошо, проверим. Если это правда – так лучшего и желать нечего.
– Скажите, поручик, вы в наших частях служить действительно хотите? Причем – в Москве.
После своей Средней Азии любой почти человек ухватился бы за предложение, не думая.
Этот – задумался.
– Москва? Лестно, конечно. А в чем служба-то? Я – фронтовой офицер.
Сказано было с достоинством.
– Да, кстати, вы так и не ответили, значок у вас за что? – спросил Стрельников, не совсем вежливо указывая пальцем на крестик.
– Думаю, по совокупности. За два года пришлось по пескам побегать. В нас стреляли, мы стреляли. Несколько банд брали, что называется, вручную. Командирам – настоящие ордена. Причем чем дальше от фронта, тем ордена крупнее. Ну а нам – что осталось!
Сказал это поручик с некоторым вызовом, глядя в лицо полковнику. Если б не видел Стрельников, что печати на конверте не повреждены, подумал бы, что специально Уваров под характеристику работает.
