– Кого? – хлопая глазами спросил Даценко.
– Каркадила, понятное дело! – разозлился Иван. Обвел взглядом двор и увидел погибших, которых укладывали рядами. Посуровел и размашисто перекрестился: – Господи… Много станишных полегло?
– Много…
– Плахова убили, знаешь?
– Знаю. Лихой казак был, – насупился сотник и провел ладонью по лицу.
Рядом с убитыми, прямо на земле, сидел Новиков. Нашему вольноопределяющемуся оторвало пулей погон и пробило фляжку, которую он носил на поясе. Дмитрий вертел ее в руках и глупо улыбался, представляя, что бы произошло, будь неприятель более метким. Да, возьми стрелок чуть правее, Новиков получил бы пулю в живот, а это, учитывая здешнюю медицину, смертный приговор. Без вариантов.
Микульскис отделался легким ранением руки, но больше всего переживал за свою технику. Мул, на котором он вез инструменты, был убит, а тюки здорово побиты пулями. К его неописуемой радости, аппаратура оказалась неповрежденной, и он обещал запечатлеть всех участников этой переделки.
Нашим осажденным, если можно так выразиться, изрядно повезло с местом заточения. Их зажали на здешнем постоялом дворе, который еще двадцать лет назад был католическим монастырем, что, как вы понимаете, благотворно отразилось на качестве постройки. Толстые кирпичные стены – на них еще виднелись следы побелки, – закрытый внутренний двор с массивными воротами и полуразрушенная колокольня, сослужившая нам хорошую службу. Именно на ней был вывешен флаг Российской Американской компании, замеченный нашим передовым дозором.
Чуть позже, когда мы зачистили окрестности постоялого двора от остатков нападавших, я познакомился с профессором Бергманом. Иван Александрович выглядел эдаким ученым-затворником, который пуще всего обожает тишину библиотек и уют кабинета. Конечно, если не знать о путешествиях, снискавших ему славу бесстрашного исследователя диких земель. Ему около шестидесяти лет. Высок, сероглаз и худощав, отчего напоминает богомола. Длинные седые волосы и роскошная борода, доходившая до середины груди. Бесчисленные морщинки придавали профессору вид добренького дядюшки, если бы не револьверы, висевшие на его поясе. Кстати, несмотря на свой возраст, Иван Александрович Бергман был прекрасным стрелком, что и доказал в этой осаде, лично застрелив семерых. Вместе с тем он был слегка рассеян и суетлив в движениях. При разговоре любил вертеть пуговицу на одежде собеседника, да так, что откручивал ее напрочь. Неподалеку от нас стоял Михаил Ярин – его помощник и бессменный спутник, с которым я познакомился чуть позднее.
– Не понимаю причин этой ненависти, – рассказывал Бергман. – Нас взяли в осаду уже на второй день пребывания в Дель Торро! Поверьте, господа, – он обвел взглядом собравшихся, словно призывал нас в свидетели, – никто из моих людей не давал ни малейшего повода для подобной… неприязни.
– Вы просто оказались в плохом месте и в плохое время, – сказал я.
– Это ужасно. Поверьте, я немало повидал в жизни, но такой животной ненависти видеть не приходилось. Можно подумать, что наши лошади были нагружены золотом.
– Золотом, говорите… – задумчиво хмыкнул я. – Кто знает… Может, и золотом.
– Что вы имеете в виду, господин Шатров?
– Не обращайте внимания, Иван Александрович. Всего лишь размышления и никчемные догадки, не больше. Извините, но я должен переговорить с сотником Даценко.
– Да, разумеется! Прошу меня простить за излишнюю болтливость, но сами понимаете…
– Конечно. Отдыхайте.
В этот момент подошел еще один из профессорских спутников. Я видел этого мужчину, когда мы добивали остатки бандитов. Кстати, этот бородач храбро сражался. Из кобуры торчал револьвер. Еще один был заткнут за широкий пояс. Странно, но его лицо показалось мне смутно знакомым…
– Позвольте представиться! – Он перехватил мой взгляд, прикоснулся к шляпе и склонил голову. – Жюль Габриэль Верн. Географ, член Французского географического общества. Пусть и не так знаменит, как наш уважаемый профессор, но путешествия люблю не меньше Ивана Александровича.
– Сергей Шатров… – только и смог я выдавить.
– Вы, господа, подоспели чертовски вовремя! Еще бы чуть-чуть, и…
– Согласен, – кивнул я и обвел взглядом двор. – К этому все и шло.
– Никогда бы не подумал, что простое путешествие может обернуться такой кровью.
– Оно останется в вашей памяти, мсье.
– Жаль, что про это нельзя написать. Придется ограничиться лишь путевыми заметками касательно наших географических и антропологических открытий. Признаться… – Может, и показалось, но Жюль выглядел слегка смущенным. – Я пишу приключенческие романы и полагал, что из этой поездки получится хорошая история.
– Никто не заставляет писать правду. Придайте этому путешествию некий романтический ореол, добавьте чуточку реальных приключений, и роман готов.
– Вы так полагаете? – Он замолчал и задумался. – Кстати, на западном побережье я столкнулся с двумя подростками, которые прибыли из Европы в Америку, чтобы найти пропавшего отца, который соблазнился поисками золота. Знаете, как это бывает, – Жюль щелкнул пальцами, – мужчина отправился искать богатство и пропал. Как вам начало для романа? – Господин Верн все-таки заставил себя улыбнуться.
– Да, такие случаи сплошь и рядом.
– Я удивлен не этим обстоятельством, а силой духа этих бедняжек. Искать своего отца, среди этого ужаса… – Он указал на улицу, где лежали тела убитых горожан. – Они прибыли из Глазго. Даже представить страшно, какие лишения испытали, добираясь до этих земель.
– Как его звали? – спросил я и закашлялся, чтобы скрыть смущение.
– Отца этих подростков? – уточнил Жюль Верн. – Гарри Грант.
– Хорошее имя для персонажа.
– Вы так считаете?
– Более чем уверен… Звучное.
Нет, для меня сегодня слишком много новых лиц и новостей. Надо отдохнуть и привести себя в чувство. Даже про разговор с Даценко забыл. Я извинился и отправился подыскать спокойное местечко, чтобы немного вздремнуть. Только Жюля Верна мне в этом мире не хватало. Для полного счастья.
46
– Итак, господа… Не пора ли подвести некоторые итоги этого… происшествия? – начал разговор сотник Даценко.
Казак обвел собравшихся взглядом и тяжело вздохнул. Понимаю, вчерашний день, как ни старайся, легким не назовешь. До сих пор перед глазами стоит местный паренек, которого я убил. Он выскочил на меня из-за угла, держа в руках абордажный тесак, за что и поплатился своей молодой жизнью. Выпущенная пуля попала ему в горло, и он истек кровью. Добить я не мог – был занят раненым казаком. Пока бинтовал рану, паренек валялся неподалеку и хрипел, пуская кровавые пузыри. Казалось бы – почему запомнился именно он? Это ведь не первый убитый мною человек. Далеко не первый. Один из многих, отправленных на тот свет. Признаться, я перестал их считать еще на первой войне. Вести такой счет немилосердно и глупо. Только душу терзать, да и это, скажу я вам, совершенно не нужно. Лишнее это. Лишнее… Придет мой срок – отвечу. За каждого.
