– Про староверов знаем, – вздохнул сидевший на соседней койке бывший сотник Забайкальского казачьего войска. – Правильно сказали, господин полковник – упаси бог.
– Но чтобы в роте дисциплина – на уровне, – предупредил Басманов, уходя. – Все понты – для внешнего употребления.
– Так кто ж не понимает? – елейным голосом ответил за всех капитан Давыдов, для ехидного характера которого открывались широкие перспективы. Как для юнкера старшего курса в отношении кадетов-малолеток.
– Что же интересного сообщил нам адмирал Воронцов? – поинтересовался Басманов, примерно через час возвращаясь в штабное помещение.
– Есть интересное, есть, – ответил Сугорин, что-то черкая в блокноте при свете яркой керосиновой лампы. – Только побережем до нужного момента. Господин-то Максимов – штучка не нам чета!
Слова полковника Михаила почти не удивили. Кто же еще отправляется на край света «на ловлю счастья и чинов»? Благополучный командир полка или начальник департамента военного министерства? Не смешите.
– Проворовался, что ли? – спросил Басманов, прикуривая от лампового стекла. – Или вообще не полковник а подпоручик трижды задристанного мервского[78] саперного батальона?
– Близко к этому, Михаил Федорович, близко. Служил в Петербурге, попал в некрасивую карточную историю. За руку не поймали, но попросили больше в Собрании не бывать. Перевелся в Варшаву, служил в крепостном гарнизоне. Заслугами не отмечен, кроме необходимых по выслуге лет. Полковника получил по отставке. Каким-то образом втерся в доверие к чинам Министерства иностранных дел, не военного, прошу отметить. Вот сюда и послан, наподобие пресловутого Черняева, который в 1876 году нам в Сербии больше навредил, чем помог. Думаю, – это птица того же полета…
– А люди, люди у него какие?
– Люди, похоже, нормальные. Студенты, другие романтики из шпаков,[79] офицеров немного – подпоручики и поручики, изъявившие желание постажироваться на настоящей войне. Этим командировочные предписания выдали и сразу же отобрали, в Петербурге хранятся, в известном месте. Выживешь, явишься, доложишь – получишь прогонные[80] и выслугу. Нет – значит, нет. Пропал без вести по неизвестной причине.
– Есть над чем поработать, – сказал Басманов, нахватавшийся у руководства всяких канцелярских оборотов, которыми была пронизана вся советская жизнь. Не хочешь, а заразишься, как холерой на Турецком фронте.
– Только вы, Валерий Евгеньевич, в разговор не вступайте вообще. Если только не коснемся очень стратегических вопросов. Чаек пейте, папироски курите, и в папочку свою время от времени заглядывайте. Так, вроде от скуки. А говорить я буду…
– Ради бога, Михаил Федорович. Очень обяжете. Когда я полком невзначай командовал – хуже всего было команды отдавать и людей распекать. Не мое это дело.
– Если вам армию дать – вышло бы гораздо лучше, – согласился Басманов. Он Сугорина понимал, хотя сам как раз на полку (конной артиллерии, не пехотном) развернулся бы в самый раз. Представить – душа замирает, по какой струнке у него бы подчиненные бегали! Как пушки и кони блестели, с каким чувством он утренний развод проводил, ощущая на плечах настоящие, долгой службой заработанные погоны без звездочек. И без войны, ну ее на хрен, эту войну!
За стеной зазвенели трензеля[81] и стремена, зазвучали громкие голоса.
– Пожаловали гости, – сказал Басманов, гася папиросу. Поднялся, чтобы встретить.
Полковник Максимов оказался мужчиной представительным, но по натуре – неубедительным. Такие вещи старые служаки ухватывали с лету. Вот, возьмите – генерал Корнилов! Невысокий, худощавый, лицо калмыковатое, голос тихий. А войдет в любое собрание, слова еще не сказав, – каждый в струнку вытягивается, потому как понимает: вот это – настоящий Верховный главнокомандующий! И ведет себя в меру этого ощущения.
Взять другого – стать немереная, ремень на первую дырку едва застегивается, морда красная, голос зычный, ордена на животе не помещаются, а послушаешь пару минут – плюнуть и растереть!
Этот был – средненький. Ни туда, ни сюда. Но, как ни крути, определенного уважения заслуживал. На войну все же приехал, где пуля не выбирает, в чинах ты, или без. И люди, какие-никакие, его добровольно слушались. Может, конечно, только из-за авторитета погон?
Приняли его по-дружески. Даже, пожалуй, слишком дружески. Но это уже Басманов так срежиссировал. Научился у Новикова с Шульгиным. Угостили, как на Востоке положено (они же все якобы из тех краев были, Сугорин с Басмановым, а Максимов на Востоке не служил) – чаем, подобием плова, потом уже водкой.
– У вас сколько людей? – спросил полковник, слегка расслабившись, обмякнув до того напряженным лицом, закурив предложенную сигару.
– Семьдесят, – ответил Басманов, – и каждый белку в глаз бьет и к любым властям никакого почтения не испытывает… Артельного уважают и ватажного старосту.
– Вас, что ли? – спросил Максимов с проскользнувшим в голосе оттенком пренебрежения.
Басманов изобразил руками и лицом нечто неопределенное: «Да хоть бы и меня, да какая разница?»
– И что же вам тут нужно? – чуть повысив тон, спросил «полковник», прищуриваясь. Ему все еще казалось, что заявленный им чин что-нибудь значит. Здесь, на границе вельда и в начале долгой, кровопролитной, бестолковой войны. Да разговаривая с людьми, которые хоть по легенде, хоть по факту превосходят его положением и характером.
Легким жестом Басманов показал Сугорину, чтобы тот сохранял спокойствие. А то Валерий Евгеньевич начал слишком нервно листать бумаги в папке.
– Мне скрывать нечего. – Полковник совсем других войн улыбался так, что человек поумнее испытал бы как минимум неловкость. – Мы приехали за деньгами, за золотом и за алмазами. Собираемся увезти столько, чтобы и внукам хватило в Пажеском корпусе учиться, по Ниццам с девками ездить! Если про любовь к угнетенным братьям вкручивать начнете, так не нужно, видели мы таких альтруистов… Как наши либеральные поэты пишут: «Уведи меня в стан погибающих…» Это буры – погибающие? Хотите, я вам процитирую из одной европейской газетки? «Победа буров будет означать победу семнадцатого века, и притом пуританско-кальвинистского семнадцатого века. Жуткий провал в мрачное прошлое. „Ветхий завет“ как культурный базис. С винтовками „маузер“ и пулеметами „Максим“. Не удивлюсь, если там скоро появятся костры кальвинистской инквизиции».
– Вы, кажется, слишком образованный человек, – с иронией сказал Максимов, выпивая предупредительно налитую Басмановым рюмку водки и закусывая хорошей местной ветчиной. – Для любителя алмазов – слишком, я имею в виду…
