Он встал, расправил затекшее от спанья в кресле тело, надел куртку и пояс и пошел в сортир.
Облегчившись, помыв руки, лицо и сполоснув рот, он чувствовал себя уже почти человеком. Для окончательного пробуждения необходима была сигарета.
На дворе творилось неописуемое. Там, где еле хватало места для неполной роты, толпилась половина батальона. Среди БМД сиял черным лаком «Мерседес».
— Что такое, что за херня? — спросил Глеб.
— Сами удивляемся, что за херня, товарищ капитан, — ответил Петраков. — В городе был бой. Наших вышибли. Грачев приехал, видите.
— Ах ты ж, господи, — Глеб затоптал «бычок» — Я думал, только Спас, а тут весь иконостас. А где товарищ майор?
—Где-то здесь, — Стумбиньш с трудом подавлял зевоту. — Они пробивались вместе.
—Откуда пробивались? Куда пробивались?
— Из Ялты — сюда, если я правильно понял, — зампотех, в свою очередь, достал сигарету.
— Трам-тарарам, — с чувством сказал Глеб. — Артем, а ты что думаешь? Что произошло?
— Не иначе как вторжение марсиан, — сказал Верещагин. — Не задавайте идиотских вопросов, Глеб, и не получите идиотских ответов. Конечно, это местные.
— Этого быть не может! — сказал Петраков. — Местные за нас. Они сами нас позвали!
— Ну, тогда остаются только марсиане.
— Хватит глупых шуток, — оборвал Стумбиньш. — Что мы будем делать?
— Что товарищи командиры скажут, то и будете.
К ним приближался штабной полковник.
Черт, подумал Глеб. — Черт, черт, черт. А так все хорошо начиналось. Цветы летели на БМД, девушки вешались на шею. За один день людей достали до того, что они за оружие взялись…
— Товарищи офицеры, где здесь можно спокойно поговорить? — спросил штабной полковник.
— В комнате отдыха, — быстро ответил Глеб.
— Очень хорошо, — полковник развернулся.
На «военный совет в Филях» не позвали ни капитана, ни старлея.
* * *
— Артем, ты что делать собираешься?
— Выполнять приказ. У тебя какой приказ? Занять эту гору и держаться на ней. Ну, так вот сиди и не рыпайся. И я буду сидеть и не рыпаться. Будем оба выполнять приказ.
А спецназовец перестал выглядеть вечным победителем, отметил Глеб. Если днем он походил на немца в июле 41-го, то ночью больше напоминал немца в июле 42-го. Капитан разглядел и красноватые глаза, и нервное постукивание пальцами по кобуре. Хотя лицо по-прежнему оставалось доброжелательно-непроницаемым.
— Пойдем выпьем кофе, — предложил старший лейтенант.
— Что?
— А что еще делать?
Они перебрались в кабинет и дернули «эспресо» из кофеварки.
— Шамиль, — приказал Верещагин татарину, — завари для товарищей командиров.
Глеб ухватился пальцами за притолоку двери и подтянулся на одной руке.
— Дернул черт заснуть, — пожаловался он. — Теперь глаза слипаются. Как ты?
— Это дело нужно перетоптать, — с видом знатока ответил старлей. — Накатывает волнами. Если каждый новый приступ сонливости переносить на ногах, то все яки.
Согревая ладони о стакан, Глеб сел прямо на стол и начал перебирать канцелярские принадлежности. Кабинет начальника службы охраны, как и всякий кабинет, нес на себе отпечаток личности своего хозяина. Глеб попробовал представить себе этого человека. Большой раздолбай, судя по всему. Бумаги свалены в порядке «свой поймет, чужой не догадается», канцелярские принадлежности разбросаны без лада по ящикам стола, четыре маркера запиханы в стаканчик для карандашей, хотя у них есть своя подставочка… Творческий человек.
Капитан взял со стола штучку непонятного назначения и неприятного вида, щелкнул два раза хромированными клыками.
— И на кой вот эта вэшчь? — спросил он.
— Скрепки выдергивать, — Верещагин бросил в его сторону быстрый взгляд и снова уставился в окно.
— С ума сойти. Только для этого? И больше ни для чего? Что, ножиком скрепку нельзя отогнуть?
— Общество потребления, Глеб. Нужны рабочие места, нужно что-то делать из отходов пластика и стали, нужно давать работу куче рекламных агентств… Здесь масса народу занята тем, что придумывает, как бы получше сделать, а потом получше продать ненужную вещь. Конечно, можно скрепки вытягивать ножом, можно ножницами, можно ногтями или зубами. Можно пиво разливать в канистры, а пирожки заворачивать в газеты, а пластиковые пакетики стирать и сушить на прищепке. Но это — общество потребления, и они ни за что не откажутся от вот таких штучек. Покупай больше, работай меньше, жри слаще. Вот такая теперь у них философия.
— Слушай, ты! — Глеб смял в руке пластиковый стаканчик. — Ты, конечно, великий специалист по «их нравам». Прям-таки наш замполит Захаров. Я понимаю — заграночки, разведка, то да се… Но скажи — неужели это нормально, что я, офицер Советской Армии, сыну своему кроссовки купить не могу? Что, так трудно выпуск кроссовок в стране наладить? Ладно, «жрите больше» — это философия глупая и неправильная, я согласен. Но почему нельзя жрать столько, сколько надо, не больше и не меньше? Почему у нас только Москва жрет от пуза, а в глубинке — шаром покати? Почему они при своей отсталой системе так с жиру бесятся, что придумали машинку для выдергивания скрепок, а мы со своей передовой системой сидим голые и босые? Давайте мы немного поживем в обществе потребления, а там уж сами решим, хорошо это или плохо.
— Глеб, ну вот если я тебе скажу, что плохо — поверишь?
— Да чем, чем плохо, скажи мне?
— Да тем, что никто уже не хочет ни за что бороться. И когда приходит хана — в лице нас с тобой, Глеб! — все сидят, сложив ручки на животе, и ждут, что кто-то их выручит. И я не буду их за это осуждать. Понимаешь, трудно человеку подыхать с оружием в руках за то, чтобы кто-то через год купил себе новый автомобиль.
— Да что ты такое городишь, Артем! Ты вспомни, за что воевали наши отцы — за то, чтобы мы пожили наконец-то по-человечески! Ты никогда такого от своего отца не слышал, Верещагин?
— Нет, Асмоловский. Никогда.
— По-твоему, подыхать, чтобы дети жили по-людски, глупо? А подыхать непонятно вообще ради чего — не глупо? Зная, что ни тебе, ни твоим близким от твоей победы ни холодно, ни жарко, и кто от нее выиграет — так это бровеносец наш, который очередную цацку на грудь себе повесит. Вот я думаю, что ты неправ. Они тут очень быстро взялись защищать свое общество потребления. А мне ради чужого ордена погибать офигенно не хочется.
Шамиль, молчаливый свидетель диалога, расставил на маленьком подносе семь стаканчиков с кофе, туда же пристроил стеклянную посудину из кофеварки, изячно этак утвердил поднос на правой руке, метрдотельским жестом поправил воображаемую «бабочку» и направился в комнату отдыха.
