— Хорошо, г-н знаменный рыцарь, Вы убедили меня в том, что ходить в нетопленом помещении во фраке просто необходимо… Еще немного, и я догадаюсь, что Ваш меч посвящен какой-нибудь Прекрасной Даме, берегитесь!
— Не скрою, сударыня, что Ваша догадка близка к истине: мой меч посвящен и… освящен.
Рука Андрея, словно невзначай коснулась кармана брюк: перехватив взгляд Бориса, Андрей слегка кивнул другу. Каждый понял, о чем подумал другой.
«Мечи» были освящены: зимой мальчики ходили в Кронштадт — отнести к отцу Сергию Путилину освятить «смитт и вессон» Бориса и браунинг Андрея. Идея шла, против обыкновения, не от увлекающегося Ивлинского, а от уравновешенного хладнокровного Шмидта. «Иначе — как мы предохраним себя от неправого выстрела?» — сказал тогда он, изложив свой план Борису. Это оставалось тайной — мужской рыцарской тайной двоих. Но была и еще одна, связанная с оружием, тайна — она принадлежала одному Андрею.
…Если тебе пятнадцать лет — ты, несмотря ни на что, воспринимаешь жизнь как початую бутыль неизведанного питья: в первых глотках — самозабвенная жадность первого утоления… Ты ощущаешь уже горький привкус, но как бы горек он ни был, первое утоление жадно — это закон початой бутыли… Если тебе пятнадцать лет, ты благодаришь жизнь, даровавшую тебе опасность, ибо в ней — захлеб первых глотков…
Если ты еще не убивал, твое пятнадцатилетие дарует тебе сладостную тревожащую связь с оружием, лежащим в твоем кармане…
Если тебе двадцать лет, и последние три года из них ты убивал — подлинной действительностью для твоей раненой души являются Древний Египет и магические ритуалы Заратустры, а действительность мнимая знает свое место — она может убить тебя, но не может вступить в твое святая святых.
Борис и Андрей не поняли бы Женю и Сережу… ПБО — изматывающий, тяжелый долг Жени Чернецкого — была увлекательной, волнующей игрой Бориса Ивлинского и Андрея Шмидта…
— Кстати, ты знаком с Чернецким?
— Нет, то есть кое-что о нем знаю, но никогда не встречался.
— Ты случайно не знаешь, кто он?
— Нет. Почему ты спросил?
— Так… Знаешь его кличку?
— Конечно. Мельмот. Странного же о нем, однако, мнения в ПБО, если дали такую кличку.
— В ПБО о нем действительно странного мнения, Андрей. Понимаешь, никто никогда не слышал от него хоть незначительного упоминания о семье, родных, месте, где он родился, ничего… Хотя он довольно разговорчив.
— Ну и что в этом такого?
— Нет, ничего. Но, понимаешь, ничего применительно к кому-либо другому, но не к нему. В «Диске» ходит легенда, что Чернецкой вообще нигде не родился… Отсюда и пошло — Мельмот.
— Занятно. О, кто бы это мог быть?
— Вероятно, Ляля. — Тата снова вышла из комнаты. — О, вот это неожиданность! — послышался ее голос из передней.
Вслед за Татой в комнаты вошел высокий светловолосый юноша с красивым нервным лицом, нехорошую помятость которого, казалось, подчеркивал бархатный бант на безукоризненно белой сорочке, воротнички которой лежали поверх черной «музыкантской» куртки.
— О! Вот уж кого мы давненько не имели счастья лицезреть… Привет, Вербицкий!
— Захотелось всех вас повидать вне школы.
— Можно подумать, ты так часто бываешь в школе.
— Редко. Шмидт, я, помимо всего прочего, пришел поблагодарить тебя.
— Не за что. Митька, если бы ты понял одно, я был бы очень рад: в другой раз обшаривать все сволочные кабаки по твою душу я не стану. Это может продолжаться до бесконечности: нет ничего более глупого, чем спасать того, кто прочно вознамерился себя угробить.
— Митя, не нюхай ты этой мерзости!
— Ну вот, дождался дружеской встречи… — с шутливой обидой протянул Митя Вербицкий, забираясь в глубокое кресло в углу. — Кстати, я видел Владика Чецкого — он сегодня собирался.
— Ладно, не уводи разговор. Уж коль скоро ты сегодня сюда попал, живым мы тебя не отпустим. Знаешь, почему ты стал нас избегать?
— Знаю, Боря, можешь не объяснять. Все я знаю. И мне действительно не хочется, чтобы мне слишком часто напоминали о том, что я качусь ко всем чертям, извини, Тата.
— Избил бы я тебя — так, чтобы все выколотить,
да боюсь, убью ненароком, в тебе ведь в чем душа сейчас держится…
— Ничего бы, Андрей, не выбил — кроме разве действительно души… Дело объясняется очень просто: первое, я — это не вы, а второе — я при этом тоже не могу просто так.
— То есть?
— Шмидт, ты мог бы мне доверить какие-нибудь ваши заговорщические дела?
— Нет.
— Звучит до неприличия недвусмысленно, но ты совершенно прав. Видишь сам: вы с Борисом спасаетесь от того, что вокруг, тем, что против этого боретесь, а из меня борец никакой… Так если вы, в двадцать раз сильнее меня, не можете жить как ни в чем не бывало, просто жить, то можно ли это от меня требовать? Каждый спасается как может. Я — тем, что гибну. И вообще — где моя шпага?! — Вербицкий рассмеялся и вскочил на ноги.
Это развлечение было забыто довольно давно, еще задолго до того как Митино появление на средах у Таты стало редкостью. Увлечение фехтованием, охватившее некомсомольски настроенную мужскую часть группы «А» началось весной двадцатого года, когда на чьих-то антресолях была случайно обнаружена связка шпаг.
— А правда, Тата, они еще сохранились?
— За буфетом, достань.
Борис вытащил из-за буфета три железные шпаги с расшатанными гардами, разумеется, без предохранительных наконечников.
— Моя… Шмидта… Митьки…
— Вызываю Шмидта! — крикнул Митя, подхватив брошенную Борисом шпагу.
— Принимаю! Только пошли все в прихожую — здесь все полетит. — Андрей вытащил из кармана браунинг и положил его на журнальный столик, на всякий случай закрыв Татиным альбомом.
— Заряженный, что ли?
— Ага. Пальнет еще… Пошли!
Андрей признанно фехтовал лучше всех, что отчасти объяснялось его хладнокровной манерой. Разный темперамент противников сразу же бросился в глаза: в то время как Митя перешел в наступление, не доведя салюта, Андрей четко отсалютовал противнику, однако же наступать начал одновременно с Митей.
Шпаги сшибались и звенели в полумраке прихожей.
Борис и Тата стояли в дверях, наблюдая за поединком. С самого начала было ясно, что верх возьмет Андрей: он начал уже зажимать Митю в угол, когда снова раздался звонок.
— О, а это Чецкий!
— Погоди, Тата, не открывай, — со смехом крикнул Борис, давно уже изнывавший с опущенной шпагой в руке, — госиода, давайте устроим ему «стальной свод»!
— Стальной свод!
— Стальной свод!
Разгоряченные борьбой Митя и Андрей вскинули свои шпаги к поднятой вертикально на вытянутую руку шпаге Бориса.
