Хальфдан, которому перевели последние слова Хрёрека, с важностью кивнул и рыкнул по-датски: да, так и есть. А также, чтоб новый бог не подумал, что принимает под свою руку какого-нибудь нищего трэля, конунг желает, чтобы жрецы Христа великодушно приняли кое-какие дары. Авансом.
Опаньки! Слово взял сундучок.
Ему стоило всего лишь открыть ротик, и сразу стало понятно, чей аргумент тут главный. Золотишко, изъятое у французских святош, так и сияло. Священная посуда для богослужений, драгоценные оклады, усеянный драгоценностями крест, головной убор епископа нантского Гвигарда…
Готов поставить свой Вдоводел против ржавого тесака: у здешнего епископа и мысли не возникло: вернуть имущество коллегам по ремеслу.
А сиятельный граф аж слюни пустил… И тут же заявил, что готов лично стать восприемником при крещении раскаявшегося конунга.
И я, и я! – воскликнул епископ.
Если минутой раньше меня и терзали некоторые сомнения: не беру ли я грех на душу, участвуя в подобном лицедействе, то теперь все сомнения исчезли. Такие рожи были и у графа, и у епископа… да и у большинства придворных, что сразу становилось ясно: вот он, их настоящий бог. Из сундучка выглядывает.
Порешили так. Болящий конунг будет крещен завтра. Ему и небольшой (дружба дружбой, а варежку не разевай!) свите (без оружия!) будет разрешено войти в город, где в главном соборе состоится обряд крещения.
Доблестным северянам сход на берег тоже дозволяется, но – в пределах гавани. В городские ворота – ни-ни. Да и зачем? Всё необходимое: еда, питье, одежда, запчасти для ремонта – будет доставлено прямо к причалам. По разумным ценам. Как говорится: любой каприз за ваши деньги.
Глава тридцать третья, в которой великий конунг воскресает из мертвых, а итальянцы узнают на практике, что такое – норманская клятва
На церемонии Крещения я не присутствовал («Жофруа де Мота» не пригласили), но говорят – было круто. А Ивар Рагнарссон в роли умирающего конунга оказался просто бесподобен. Я и не сомневался. Я видел, каков из Ивара лицедей. Любого изобразит: хоть бабку, хоть дедку, хоть огненного великана. А тут всего-то: собственного занедужившего папашу.
Рагнар, кстати, выразил недовольство. Конунг жабился. Дары, преподнесенные городской верхушке, были поистине королевские. Притом из личной копилки самого Рагнара. Можно бы и поскромнее. Понятное дело, всё обратно вернется. Ну а вдруг…
Но Ивар настоял. Мол, подарки должны быть – сверх всякой меры. Чтобы у графа с епископом просто башню снесло и всякий разум угас.
Словом, обряд прошел на «ура». Праздновали едва ли не круче, чем давеча – Рождество.
На пристани тоже кипела жизнь. Торговля шла бойко. Фрукты, мясцо, винишко, девочки… Победители франков были невероятно щедры. Так и сыпали златом-серебром. Переплачивали вдесятеро. Италийцы наверняка решили, что Бог решил сделать им роскошный рождественский подарок. И печалились лишь о том, что живут так далеко от норманских земель. Вот бы такую торговлю сделать системной!
Строго-настрого предупрежденные командирами викинги изображали белых и пушистых лохов. Не препятствовали беспардонной обдираловке, пальцем никого не трогали… Аж целый день.
А ближе к ночи грозный плач и басистые стенания дружным хором накрыли норманскую флотилию и береговой лагерь.
Не знаю, какие мысли роились в головах горожан, слушавших сей великий стон. Но к утру ситуация прояснилась.
И снова к городским властям отправилась делегация. Сообщить трагическую весть: умер великий конунг!
Довести до италийцев последнюю волю великого норманского короля выпало его выдающемуся сыну Хальфдану.
Воля была проста и конкретна.
Великий вождь северян, победитель франков и прочих, желал покоиться в соборе, где был крещен. Причем похоронить себя он завещал в доспехах и с личным оружием. Прочее же имущество конунга, всё его оружие, злато, серебро и т. п. будут пожертвованы Церкви.
Надо ли говорить, что власть светская и власть церковная отнеслись к последней воле покойного с неприкрытым интересом?
Тут ведь любое воображение пасует при попытке представить, каковы размеры этого личного имущества. Небось, весь валовый доход Европы легко спрячется в конунговых сундуках…
Через несколько часов после того, как италийская «таможня» дала добро, из нашего лагеря к городским воротам выступила торжественная процессия.
Во главе – гроб с телом «усопшего» Ивара.
«Покойник» лежал в гробу в полном боевом. Слева и справа вышагивали викинги, в парадных плащах и доспехах, но без оружия.
Даже тех крох здравого смысла, которые остались в разжиженных алчностью мозгах городской аристократии, хватило, чтобы не пускать в город кучу вооруженных норманов.
Подарки подарками, а все же – извините. Ограниченный контингент и никакого боевого железа!
Наши поартачились какое-то время – и согласились. Собственно, на большее и не рассчитывали.
Четыреста человек. Этого довольно. Остальные подождут снаружи.
Договорились. Избранная группа лиц (на этот раз я был в списках) выдвинулась к воротам. Я отдавал себе отчет: могут возникнуть проблемы. Во-первых, наша «делегация», пусть и без мечей на поясе, но сплошь в броне. Во-вторых, среди погребальных даров «покойника» – до хрена всякого орудия. Тут тебе и мечи «заморские булатные», и топоры с окованными в серебро деревяхами, и копья, само собой, в элитном исполнении…
Какое-то время нас разглядывали… Еще бы: денек солнечный, боевое железо так и сверкает…
К счастью сверкало не только железо. Дивно сияли цепи, браслеты, перстни и прочие украшения, уложенные в соответствующую тару горками, кучками, а иные, особо ценные и на персональных местах. Была здесь также посуда драгоценная, и разнообразные бытовые безделушки, вроде золотых гребней и заколок. Ну а самым главным «призом» был, естественно, покойник. Усопший лежал в гробу, облаченный в лучшую броню, с обнаженным мечом (стоимостью в двадцать марок серебра) и любимой секирой, изукрашенной резьбой и «усиленной» тонкой серебряной оковкой.
Несли гроб шестеро неслабых парней во главе с Бьёрном и Хальфданом Рагнарссонами. Следом за гробом, на отдельном «поддоне», транспортировали драгоценную (одного только золота – килограмма два) конскую сбрую. Любимую столовую посуду усопшего (тоже отдельно) волокли аж двое бойцов. Я и Тьёрви-хёвдинг.
Ну, сколько еще нам держать на весу этакую тяжесть? Хорошо – зима. А если бы лето? Тут весь потом изойдешь…
Я покосился на Тьёрви (этому – хоть бы что), потом – вверх, на мощные ворота и уходящие ввысь белые башни…
