– А ишшо внятно мне, что по прежнему ладу Беринг с людишками своими летом на Охотск уйти должен.
– А оставят чо-нито? – поинтересовался Шубин.
– Кормовой да огненный припас в Нижнем и в Большерецке оставят, часть в Охотск потащат, – начал пророчествовать казак. – Оттель на Якутск сразу уйдут. Сюда Беринг вернется годов через десять, и людей с ним придет не в пример более. Тока и до той поры спокою здеся не будет. На Большой земле начальство уж новую испидицию заварганило. След лето на корабле Беринговом приплывет их множество великое. В опчем, начнут землицы проведывать да нас жизни учить. Правда, без толку все, но горя хлебнем!
– Погодь-ка! – прервал Козыревский рассказчика. – Слышь, Андрюха, а ведь не врет парень! Эт он про Шестакова с командой сказывает. Собираются они по Ламскому да по Восточному морям плавать. Того я Митьке не говорил, а более прознать ему негде!
– Думаешь, правду прорицает?
– На то похоже. Далее давай!
– А еще, коли по старому ладу, бунт камчадалов будет немалый: Нижний острог спалят, служилых побьют, – бодро продолжил Митька. – Усмирять их приезжие станут – с нашей подмогой, конечно.
– Когда?! – хором спросили слушатели.
– Через два лета на третье! – уверенно заявил пророк и сразу же пошел на попятную: – Тока это ж по старому ладу…
– Да вняли уже, вняли, – пробурчал Козыревский и надолго задумался. Наконец инок вскинул голову: – Налей-ка нам, Андрей Васильич, по чарочке. Примем винца да о деле перемолвимся.
Просьбу гостя хозяин исполнил. Опустошая чарку, Митька подумал совершенную глупость: «Это мы сейчас выпили столько же, сколько ясак стоит, если без поборов, конечно».
– В опчем, Митрий, порешили мы былую вольницу вспомнить, – начал инок. – Чтоб, значит, без чужих начальников жить.
– Бунтовать?
– Дело тако по-разному обзываться может, – усмехнулся Козыревский. – Ты слыхал, чтоб какой бунт успехом окончен был?
– Не-а…
– Верно, потому как тогда се и не бунт вовсе, а иначе прозывается.
Митька мысленно усмехнулся: уж не его ли собственную задумку взяли на вооружение ветераны? А теперь предлагают ему как свою! Что ж, он не в обиде.
– Отец Игнатий, дело-то доброе, да где ж ты людишек на него верных сыщешь? Ить не два-три надобно…
– Тут так, Митрий, – вступил Андрей Васильевич, – человек пять-шесть надежных найти немудрено. Опосля того десятка два-три служилых да разночинцев сговорить можно. Может, из годовальщиков кто пойдет. Тока полной веры им давать не можно, чо замыслим, все не сказывать.
– Эт верно, дядь Андрей. А остатних куда? – спросил Митька. Два старых бунтовщика переглянулись с кривыми ухмылками, и он кивнул: – Понял…
– Молодой ты еще, Митрей, мало поротый, – посуровел глазами отец Игнатий. – А потому уразуметь кой-чо должен – прям здесь и сейчас. О том, что сказано было, никому ни намека. Нас тут трое, мы кровью повязаны, а кому иному – ни полслова. И творить будешь, чо мы порешим, – не более. Усек?
– Может, крест поцеловать? – ухмыльнулся служилый.
– Я те поцелую, щенок!
– Извиняй, отец Игнатий! – не смутился Митька. – Почто вопрошаешь? Обидеть хочешь?
– На вшивость он тя пробует, – пояснил Андрей Васильевич. – Гонору-то в тебе немало, се нам известно. Потому и сказываем, чтоб зря не рыпался. Людишек сговаривать – не твоя забота. Тебе про них и знать до времени не надо, верно?
– Верно, – кивнул казак.
– Ну, тогда ступай с Богом. Нам с Игнатием кой о чем без тебя перетолковать надобно. Иль, может, еще поведаешь, в чем бес надоумил?
– Да он как бы… – растерялся Митька. – Как бы ума мне прибавил. Чо раньше и знать не знал, теперь внятно стало. Мысли опять же являться стали, да такие, что самому дивно.
– И чо ж за мысли? – заинтересовался монах. – Сказывай, смеяться не станем.
– Ну, коли не станете, – вздохнул служилый. – Вот про бунт я мыслю, про испидицию, про немца главного…
– Ну-ну!
– В опчем, власти у Беринга много, а ума, кажись, не густо. Сговорил я его тем летом приказ написать, чтоб, значит, приказчики и комиссары с ительменов лишку не брали, чтоб попусту их не холопили. Сказать по правде, таких указов и ранее немало писано, да толку от них никакого. Окромя того, сей Беринг и кой-кто из евойных людишек натащили с собой корму и товаров на продажу немерено. Те товары мне велено по острожкам ительменским пристроить, а по сезону за них мехами собрать.
– И за то тебе, Митрий, – перебил Андрей Васильевич, – от казачества земной поклон! Руки-ноги б те поотрывать и в задницу засунуть, паскудник! Комиссары новые за любую малость окуп требуют, немцы с расписками старыми за горло берут! Как девок, нас валяют – и спереди, и сзади имеют, а тут еще Малахов цены решил сбить и все лишки немцам отдать!
– А ты не злись, дядь Андрей, – не испугался Митька. – Ты умом пораскинь, какая с того польза для дела нашего, для воли быть может.
– Какая тут, на хрен, польза?!
– Могу и не сказывать, а то ить драться полезешь.
– Давай сказывай, едрит твою налево! Не тяни лису за хвост!
– Як тому это… В опчем, с коммерцией немецкой одному мне не справиться. Покрученников набирать надо. А вот вы, коли кого за волю биться сговорите, так мне их на дело это и предоставьте!
– Головой приболел, да? – злобно спросил Шубин. – Зачем?!
– А затем. Коли людишки верные будут, пускай они товар по камчадалам пристроят. Не моим тока именем, а именем Беринга!
– Однако…
Митька понял, что его будут слушать, и принялся излагать свой план:
– А в сезон, как служилые за ясаком пойдут, наши-то людишки и присмотрят, чтоб сборщики каких насильев не чинили, чтоб на правеж камчадалов не ставили, чтоб чащин да бельков не выбивали. Чтоб, значит, все по государевым указам было! И опять-таки тех людишек как бы Беринг послал. А как сборщики свалят, так с камчадалами и расторговаться можно. Коли Комиссаровы люди лишку с них не возьмут, добра-то у ительменов немало останется, верно?
– Эк закрутил! – покачал головой Козыревский. – Прям стратег самострельный! Однако… Эт что ж тако будет, а? Меж русских распря будет, да?
– А не про то ль вы и сказывали? – напомнил Митька. – Хороши люди – то наши люди. А каки не наши, те, значится, плохие. Их нам не надобно.
– А ты, паря, и впрямь ума поднабрался, – удивился Андрей Васильевич. – Кажись, с полслова нашу задумку уразумел!
– Погодь, Андрюха! – остановил его Козыревский. – У иноверцев здешних на злодейства память короткая. Кто из наших их ране примучивал, небось, не упомнят. Коли в измену вдарятся, так, может…
– Может, не всех православных резать примутся? – продолжил мысль Андрей Васильевич.
