Сначала хотел отпуск всё же отгулять. Еще неделю назад Андрей, всем сердцем рвался в Англию. С детства горело желание прогуляться по Даунинг-стрит, съездить в Вестминстерское Аббатство, полюбоваться на Тауер с одноименного моста, плюнуть в Темзу… Своими глазами увидеть Биг-Бен. И в Стоунхендж сгонять, в конце-то, концов! И никуда не уезжать до конца июля! Категорически! Отпуск же! Первый за семь лет. И неизвестно, когда будет следующий.
Но сейчас Первушин стремился как можно быстрее покинуть Туманный Альбион. Английская столица разом потеряла свою прелесть. Достопримечательности не вызывали ни малейшего интереса. Все мелочи терялись в сравнении с происходящим на родине, и Андрей, сразу по получению документов в посольстве (Надо же! Уже бюрократию организовали!), купил билет на ближайший рейс в Варшаву. С СССР прямого сообщения пока не было.
"Матюгальник" под потолком объявил номер рейса. Андрей поднялся, накинул на спину рюкзачок, подхватил кейс с ноутбуком и подошел к стойке паспортного контроля.
Миловидная девушка, затянутая в отлично сидящую форму, при виде симпатичного парня расцвела в улыбке. Однако мимолетный взгляд на паспорт стер любые проявления дружелюбия.
– Эндрю Первусшин? – спросила местная "пограничница" ледяным тоном, с трудом выговорив сложное в произношении имя.
– Да. С утра точно им был.
– Вы гражданин России?
– Я снова гражданин Советского Союза, – твердо сказал Первушин, уже начиная подозревать нехорошее.
– Прошу прощения, но я не могу допустить Вашу посадку в самолет.
Это еще что за фокусы? Никакого криминала Андрей за собой не помнил.
– На каком основании?
– Решением Правительства Ее Величества, поддержанного волей королевы, граждане бывших стран СНГ, СССР и Российской Империи не имеют права покидать территорию Великобритании.
Ни хрена себе! Андрей онемел. Даже не на минуту. На несколько секунд. Но их хватило, чтобы девица успела с тем же льдом, даже айсбергом, в голосе заявить:
– Господин, все вопросы решите в представительстве Вашей авиакомпании. Следующий!
Щаз! Только шнурки поглажу! Реакция на хамство у Первушина всегда была не совсем адекватной.
– Это с какой радости?
Вопрос звучал гораздо грубее, но русский мат девушка явно не понимала. Или очень старательно делала вид, что не понимает.
– У нас распоряжение руководства!
Видимо эта сучка нажала на какую-то пимпочку, поскольку к стойке чуть ли не бегом подлетел молодой хлыщ в костюме в сопровождении пары копов с дубинками. Копы Андрея беспокоили мало, но дальнейший разговор пришлось вести с хлыщем. В отличие от разозлившегося Первушина, тот держался вежливо, но стоял на своем, как стена. Запрещено, и всё. И не волнует.
– А если кто-то прилетит из СССР? – напирал Андрей, – И полетит обратно?
– Нам не сказано ни о каких исключениях. В представительстве авиакомпании вам вернут стоимость билета. Все деньги, включая комиссионные сборы и компенсацию за такси в гостиницу и обратно. Это всё, что я могу сделать.
– Щедрые вы наши! А в Германию я могу вылететь?
– Пока только во Францию и США. В остальные страны вы сможете отправиться, как только они примут аналогичное постановление.
Дальнейший разговор был бесполезен. Будь это не аэропорт, а реальная граница… Первушин хотел бы глянуть, как его останавливали бы эти два дуболома с резиновыми членами! Но прорыв в самолет ничего не даст и ничего не решит. Еще и террористом объявят…
– Вы можете обратиться в Совет Министров. Или оспорить его действия в Королевском суде, – напыщенно произнес хлыщ, с таким видом, будто и эти слова – величайшее благо.
Андрей, задавив яростное желание разбить хлыщу его напомаженное хлебало, молча направился к выходу.
"Вот так, значит? Забегали, суки! Испугались! Надо понимать, началась Холодная Война номер два. Ладно, посмотрим, у кого яйца стальные, а кого так, серебрянкой присыпаны…"
У выхода из аэропорта представительного вида старик обкладывал пространство большим боцманским загибом.
"Товарищ по несчастью", – подумал Первушин и, проходя мимо матерщинника, бросил:
– Не ссы, отец! Прорвемся!
Белорусская ССР.
Управление НКВД по городу Брест
Зевающий после бессонной ночи оперуполномоченный ГУГБ НКВД Петр Лерман сегодня был совершенно непохож на себя. Куда девался стройный, всегда подтянутый и гладковыбритый сержант со щегольским пенсне. Сейчас перед Светловым сидел усталый мужичок в мешковато сидящей мятой форме, с тяжелыми черепаховыми очками на носу, больше всего напоминающий классического бухгалтера в период сдачи годового отчета. Нервного, замотанного до последней степени и зло глядящего на окружающий мир сквозь толстые линзы.
– Ну как? – спросил Светлов.
– Да, уже у самого в глазах рябит от этих… иновременных, – ответил Лерман и, не удержавшись, зевнул. – Черт их побери. Словно плотину прорвало. Едут и едут, толпами. Все поезда забиты, как бочки с огурцами. А у тебя?
– Еще хуже, – махнул рукой младший лейтенант, – ты-то в основном с бумагами…
– Товарищ сержант, – заглянула в дверь кабинета озабоченная женщина средних лет. – Где у вас можно кипяточком разжиться?
– По коридору до конца и направо, – спокойно ответил Лерман.
– Это кто у тебя? – обалдел Светлов.
– Они же. Едут впятером на крохотной машинке. Меньше 'Эмки'. Муж, жена и трое детей. В КПЗ разместили.
– В КПЗ?
– Ага! Негде больше, все в городе забито. Да и всё равно, там нет никого.
– Если вдруг задержанных приведут?
Лерман махнул рукой:
– Прикую к батарее. Мы же теперь 'кровавая гебня'. Палачи и садисты. Слышал эту байку?
Светлов кивнул:
– Не то слово. Всю плешь проели! Каждый второй вспоминает!
– Вот, – продолжил Исаак, – раз садисты, то и прикую. Зато дети будут спать на удобных нарах!
При слове 'спать' оба зевнули.
– Непонятные они какие-то, – продолжил Светлов. – Словно с другой планеты. Семьдесят лет! Другой мир, другие люди. Как марсиане…
– Ну, а эти, на заставе, 'чоповцы'? – уточнил Лерман, глядя в лицо младшему лейтенанту.
– Нет, те простые. Как мы. Одно слово – бойцы. А тут мутно все.
Сержант опять зевнул. Лейтенант безуспешно попытался сдержаться. Получилось только хуже.
– Подозрительные есть?
– Полно! По мне – так все подряд. Ну… Вот этот, например. По профессии – журналист. Едет предупредить деда, чтобы тот в аварию не попал. Но не чувствую я в нем любви к предку. Предлог это.
– Как считаешь, на самом деле что?
– Хрен его знает. Наверное, посмотреть хочет, что у нас и как. Может, думает насовсем перебраться, а может, наоборот, собирается потом гадости говорить. Не поймешь, пока не проявится. Сам понимаешь, проявится уже, когда назад вернется. Не умеем мы, товарищ сержант, им в душу заглядывать. И что с ним сделаешь? Не пустить – так не за что вроде. А пустить – хрен его знает…
