— Кого еще несет на ночь глядя? — спросил из-за двери знакомый голос, и здоровяк Ефим вышел на крыльцо.
— Лекаря привез, — смущенно сообщил крестьянин.
— Какого еще лекаря? — начал было переспрашивать Ефим, но я окликнул его по имени, и он, издав радостный возглас, бросился к телеге.
— Ты, что ль, боярин! А мы завтра всю округу поднимаем, тебя по лесам искать. Минич пошел к Гривову, его парнишку пытать, куда он тебя завел.
— Помоги вылезти, — попросил я. — У меня ноги повреждены.
— Это мы завсегда с радостью.
Ефим подхватил меня на руки и легко вынул из телеги.
— Сам пойдешь или отнести? — спросил он, излучая неподдельную радость.
— Сам, — ответил я, чтобы не растерять авторитета. — Возьми, что обещано, — сказал я вознице и расплатился с ним за провоз.
— Премного вами благодарны, — сказал он, кланяясь, и тут же полез на облучок.
Я же, расставляя ноги циркулем, побрел к крыльцу.
— Да чего ж сам-то, — закричал Ефим, видя, как я иду, и без спроса поднял меня на руки и отнес в горницу.
Отбиваться я не стал. Ефим опустил меня на лавку и помог лечь.
— Где это тебя, боярин, ноги так побить угораздило?
— Места нужно знать, — неопределенно ответил я.
— Боярыню-матушку позвать?
— Она что, здесь?
— Утром приехала, по детям тоскует.
— Позови.
Ефим ушел, а я расслабился и занялся самолечением. Натальи Георгиевны долго не было. Наконец она вошла, полностью одетая, с покрытой головой.
— Здравствуйте вам, Алексей Григорьевич, — произнесла Морозова, как говорится, по писаному, и низко поклонилась, коснувшись правой рукой пола — по-ученому. Потом спросила с несдержанной тревогой:
— Где дети?
— Здравствуй, Наташа, — просто поздоровался я. — Извини, но до детей я не смог добраться. Здесь все справляли пасху, а сам я их не нашел, заблудился в лесу — еле выбрался.
— Обманываешь! Сгинули мои детушки! Это все за мои грехи наказание! — произнесла Морозова с отчаяньем в голосе. — Господь все видит и карает!
— Да ничего с детьми не случилось. Ей богу! Вот тебе святой крест!
— Правду говоришь?
— Конечно, правду!
— Коли Господь попустит детей вернуть, замолю! Схиму приму!
— Ты что такое говоришь, какую схиму, как же детей оставишь без матери? Обещаю тебе, все будет хорошо. И у нас все наладится.
— Больше греха не допущу, — тихо произнесла Наталья и посмотрела на меня темными глазами. — Люб ты мне был, только все это блуд да грех смертный. Не видать мне спасения!
Мне было совсем худо, и вести теологические диспуты недостало сил.
— Давай лучше завтра поговорим! — взмолился я. — Какой блуд! Какой грех! Тебе же было хорошо?
— В том-то и есть искушение сладостью! Прости меня, Алексей Григорьевич, добро твое помню, век за тебя буду Бога молить, только не искушай меня больше. Мое дело вдовье — слезы лить да детей растить.
— Давай об этом поговорим завтра, — попросил я.
— Это наш последний разговор с глазу на глаз. Другого не будет. Не дело честной вдове с чужим мужчиной шептаться. Прощай, сокол сизокрылый, не поминай лихом.
— Наташа! — позвал я, но Морозова закрыла платком лицо и быстро вышла из комнаты.
Несколько минут я пролежал, закрыв глаза. Возможно, то, что произошло, было к лучшему. Встретив фальшивую Алю, я ведь ни разу даже не вспомнил о Наталье Георгиевне.
— Нашелся! — радостно произнес Минин, быстро входя в комнату. — А мы тебя совсем потеряли! Я как вчера узнал, что ты из леса не вернулся, места себе не нахожу.
— Здравствуй, Кузьма, как вы здесь?
— Что нам сделается, вот тебя завтра собрались в лесу искать. Мальчишка обещался показать, где ты пропал. Ты, говорят, занедужил?
— Занедужил, да еще и голоден… Прикажи-ка подать водки и закуски. Сутки маковой росинки во рту не было.
— Сейчас распоряжусь. А вот водки, извини, нет. Может, затора выпьешь? Правда, его только вчера поставили, хмеля в нем еще мало.
— Что за «затор»? И куда водка делась, в подвале три бочки было?!
— Затор, это так брага зовется по-здешнему. А водку еще когда выпили!
— Как выпили? Все три бочки! То-то вы меня только вчера хватились!
— Так они неполные были…
— По-моему, только одна была слегка почата. Давай, Кузьма, где хочешь, доставай, но чтобы водка была!
— Так будет. Я Ваньку Крайнего пошлю, он разом добудет. Вот делов-то. А с ногами у тебя что?
— Потом расскажу.
Виноватый Кузьма отправился добывать зелье, совершенно необходимое мне после всех передряг, а я продолжил самолечение.
Состояние покоя и самоэнергетика немного помогли, боль отступила. Вернулся Минин и начал подгонять сонную бабу, накрывающую на стол.
— Ты, Григорьевич, не сомневайся, я Ваньку послал. Ванька водку где хочешь найдет!
— Почему нет караульных? — продолжил занудничать я, не в силах преодолеть раздражение на своих соратников. — Хочешь, чтобы вас сонных казаки перерезали?
— Да, какие казаки в пасхальную неделю? Все же гуляют! С тобой-то что стряслось?
Я вкратце рассказал о своих приключениях.
— Подвинь ко мне стол, я вставать не буду, — попросил я.
Минин начал двигать тяжелый стол. В этот момент в комнату влетел Иван Крайний.
— Нашел у бабки Марьи, на березовых почках настояна! — с гордостью сообщил он, показывая две внушительные баклаги. — Еле уговорил продать!
На огонек сальной свечи и запах березовых почек потянулись проснувшиеся волонтеры. Водка помогла мне снять напряжение. Растянутые сухожилия и мышцы утихли. Крестьяне, подвыпив, начали жевать извечные русские вопросы: что делать, и кто виноват. Как всегда у каждого было свое оригинальное мнение на историю и судьбу Руси. Царя Бориса в основном поминали добром. Про указы Годунова, юридически отменившие «Юрьев день», одну неделю в году, когда можно было менять помещика, никто не слышал. Спорили, как водится, на самом примитивном уровне: хороший был царь Борис или плохой. О том, что на самом деле делается в стране, никто ничего толком не знал.
Минин, как и я, больше помалкивал, не вмешивался в общий разговор. Водка на березовых почках была слабой, вонючей и скоро кончилась. Сразу же иссякли и разговоры. Все разошлись по своим углам. Я остался один и постарался заснуть. Нужно было набраться сил для завтрашнего самолечения.
Весь следующий день я только отдыхал. Наталья Георгиевна сдержала слово и не показывалась. Моральное разложение и беспробудное пьянство лишили нас наемников, они, пока меня не было, разбежались. Ополченцев по моему требованию Минин заставил заняться военной подготовкой, чтобы разогнали праздничный, хмельной угар. Я лечился и к утру следующего дня был почти в норме. Во всяком случае, мог нормально передвигаться и сменил циркульную походку на макаронную — ходил, как на строевом плацу, на прямых ногах.
