— Далась вам эта сабля! — стараясь говорить спокойно, ответил я, одновременно пытаясь столкнуть с себя Серегу.
— Это не просто сабля. Это наша святыня!!! Для нас она то же, что для христиан плащаница. Так что, хочешь ты того или нет, но вернуть ее придется! Долго вы еще будете возиться?! — отвернувшись от меня, закричал «боярин» на холопов.
Ванька от испуганного усердия отпустил натянутую веревку, и березка, распрямляясь, рванула меня за ногу. Нас с Серегой потащило по земле.
— Вяжи вторую ногу! — закричал «боярин» и приказал своим охранникам: — Чего расселись, вашу мать, помогайте!
Мужики соскочили с лошадей и кинулись к Ваньке. Дело пошло веселее, и через минуту общими усилиями они привязали ко второму дереву и другую ногу.
— Отпускай! — приказал «боярин». Помощники отпустили веревки. Меня дернуло в разные стороны. Серега отскочил, и упругая сила рванула меня за ноги вверх. Голова со звоном стукнулась о кочку, и я повис вверх ногами. Руки у меня остались свободными, но это ничего не меняло. Я висел в метре от земли, не доставая до нее руками, а сухожилия вытягивала и рвала непреодолимая живая сила распрямляющихся деревьев. Я закричал. Боль была такая острая, что пропал самоконтроль. Все окружающее перестало существовать. Вернее, оно стало как бы отдельно от меня и ничего для меня не значило. Главной сделалась боль.
Кругом стояли мои противники, перед которыми нельзя было унижаться, а я кричал, пугая самого себя, не в силах удержать тоскливый ужас наступающей смерти. Потом кончилось дыхание, и я замолчал. Деревца пружинно раскачивались, и мое лицо то приближалось, то удалялось от земли.
— Помер, что ли? — спросил, глупо хихикая, Серега.
— Живехонек! — радостно сообщил один из охранников. — Терпит!
Я действительно терпел, приноравливаясь к боли. Резко ударив по нервам, она потеряла нестерпимую остроту и сделалась тупой и вяжущей.
— Пускай повисит, нам спешить некуда! — сказала Аля. Она, склонив голову набок, заглядывала мне прямо в глаза. Во взгляде было настоящее садистское наслаждение. — Соберите хворост, мы его еще поджарим, — приказала она Ваньке и Сереге.
Холопы весело засмеялись и бросились, стуча тяжелыми сапогами, вглубь леса исполнять приказание. У меня начало мутиться в голове и темнеть в глазах. Надвигалось спасительное небытие. Однако потерять сознание я не сумел. Один из охранников неожиданно закричал, закружил на месте и упал лицом вниз.
— Татары! — закричал второй, но будто захлебнулся и свалился ничком почти подо мной со стрелой, торчащей в основании черепа.
«Боярин», несмотря на свою дородность, как цирковой акробат, вскочил в седло и, прижавшись к шее лошади, поскакал вдоль просеки. Аля пронзительно закричала и побежала по поляне. Мимо меня за ней серой тенью пролетел всадник. Она взвизгнула, вскинула руки и упала на траву. Я вывернул голову и успел увидеть, как вслед за «боярином» скачет человек в татарской шапке, с опущенной вдоль правой ноги саблей. Потом я полетел лицом в землю, и меня потащило по земле…
— Опят ти? — спросил негромкий знакомый голос.
Я повернулся сначала на бок, потом на спину. Надо мной, широко расставив ноги, стоял мой заклятый враг, ногаец Буджак-хан.
— Здравствуй, князь, — поздоровался я и, опершись руками на землю, с трудом сел, — Как живешь?
— Рахмат, хорош, — ответил он своим обычным равнодушным тоном. — Ти яман, плох живош?
— Теперь тоже хорошо. Драться будем?
— Другой раз. Тебя привет моя улу, сына, — сам себя перевел он на русский язык.
— Он жив, здоров? — вежливо поинтересовался я.
— Здоров. Тебе привет давал.
— Спасибо.
— Коня тебя оставляй, сабля оставляй. Мене скакат надо.
— Спасибо, рахмат, — опять повторил я.
Хан, не слушая, вскочил в седло и, оставив мне самую плохую лошадь, остальных погнал вдоль просеки.
Я встал на четвереньки и пополз к лежащей ничком Але. Ее спину перечеркивала кровавая линия. Я осторожно перевернул жену на бок. Она была еще жива. На губах вскипала кровавая пена, Я потянулся рукой к ее лицу и замер на месте. Это была не моя жена, а другая, непохожая на нее женщина, много старше, с искаженными болью чертами лица.
— Что за наваждение, — пробормотал я. — Кто вы такая?
Умирающая неожиданно в предсмертной муке открыла глаза. Теперь я узнал ее и отшатнулся.
— Лидия Петровна!
Однако ей было не до меня. Она начала скрести ногтями землю и широко открытыми глазами уставилась на темнеющее небо.
Случай несколько раз сводил нас с этой женщиной. Первый раз, еще в наше время, я отклонил ее прямое предложение близости. Во время второй встречи получилось так, что я отбил у Лидии Петровны женщину, которую она любила. Женщина была супругой английского лорда, пропавшего в полярной экспедиции, и я помог ей зачать наследника пэрства. С тех пор мы встречались с Лидией Петровной еще несколько раз при самых странных обстоятельствах, и она каждый раз пыталась убить меня с изощренной жестокостью. Сейчас она умирала сама, и мне предстояло закрыть ей глаза.
Ненависти к этой странной особе я не испытывал никогда, скорее, презрительную брезгливость. Впрочем, это я ей, а не она мне, нанес не проходящую душевную рану.
— Это вы хорошо придумали представиться Алей, — сказал я в ее костенеющее лицо. — Ну, да Бог вам судья. Надеюсь, теперь мы с вами в расчете.
Лидия Петровна уже не слышала меня. Черты ее лица стали мягче, потеряли обычную жесткость, а остановившиеся глаза бездумно смотрели в небо. Я закрыл ей веки и, не вставая с четверенек, пополз к оставленной Буджак-ханом лошади. Кляча мирно пощипывала травку и косила на меня кротким лиловым взглядом.
Мне следовало торопиться. Было совершенно неизвестно, когда вернутся посланные за хворостом идиоты, да и обманутого Николаевича можно было ждать с минуты на минуту. Объяснить им, что ситуация переменилась и теперь им не имеет смысла со мной воевать, было бы весьма затруднительно. Противостоять же кому бы то ни было, стоя на четвереньках, я не мог, как говорится в математике, «по определению».
Проползая мимо убитого охранника, я прихватил его саблю. Толку от нее было мало, но лучше что-нибудь, чем ничего. Тем более, что мне необходим был костыль, чтобы встать на ноги.
Добравшись до коняги, я, превозмогая нечеловеческую боль в паху, дотянулся до подпруги, подтянулся одной рукой и, опершись на саблю другой, смог встать на ноги.
Лошадь удивленно следила за моими странными упражнениями, не делая попыток отойти в сторону, что для меня было бы катастрофично. Утвердившись в вертикальном положении, я мертвой хваткой вцепился в узду. Сабля мне теперь мешала, но я ее не бросил, а засунул во вьючную суму.
