Если вы истинные патриоты своей родины и народа Германии и вам памятны военные и послевоенные годы Второй мировой войны, прошу выйти на мирные переговоры. Положим конец войнам в Европе — и русские, и немцы!» И подписался: «генерал-полковник И.В. Белый».
Ребята прошли вниз, через бинокль мы увидели, как они подошли к часовым и пошли в глубь танкового расположения. Проходит час, проходит второй — нет ни наших, ни визитеров с той стороны. Брежнев давит — разбить танковые дивизии немедленно!
Подошли ко мне Толубко, Ахромеев и еще два незнакомых мне генерала, поздоровались, курим одну сигарету за другой. Но вдруг, когда уже начало темнеть, появи¬ лось белое полотнище и немецкий генерал (специально не назову его фамилии и имени) со своими сопровождающими и нашими контрразведчиками. Когда подошли к нам вплотную, то отдали честь, мы им ответили тем же.
Немецкий генерал, державший «грамоту», которую я отправил, по-русски спросил:
— Ви писаль этот токюменьт?
Я ответил:
— Да!
— Хороший токюменьт, но Прешний (так назвал он Брежнева) фелит нас пить, кому ферить? Фам, или ему?
Я попросил свое письмо и надписал на нем: «Перемирие подписываю по праву, данному мне командованием Вооруженных сил СССР». И снова подписал:
«И. Белый».
Практически, авантюра мировых агрессоров и на этот раз была сорвана, и мы, и немцы отвели свои танки от границы. А в начале 1969 г. власть в Чехословакии полностью восстановилась, пожар войны не разгорелся.
Мы приехали в Прагу, только остановились на окраине Праги, собирались разъезжаться по домам, стоим, беседуем, человек 6–7: Огарков, Толубко, Куликов и еще кто-то — и вдруг меня как палкой ткнуло в левую верхнюю часть груди. Вначале мне показалось, что кто-то из наших пошутил. Потом я почувствовал внутреннее жжение в левой стороне груди, и через китель проступила кровь.
Так я в «невоенное» время испытал 6-е ранение, на этот раз какой-то шальной пулей — как будто выстрелили откуда-то сверху.
Владимир Федорович Толубко первым увидел кровь и говорит:
— Игорь Васильевич, вы же ранены!
Потому, вместо выезда в Москву, мне пришлось двое суток проваляться в пражском госпитале. Оказывается, пуля, именно шальная, иначе не скажешь, вошла в верхнюю часть легкого и там осталась. Проносил я ее, эту шальную пулю, 14 лет, через год вообще думал, что ошиблись врачи, я ее даже не ощущал. Но в 1981 г. она меня так начала терзать, что я похудел на 12 кг и все-таки в 1982 г., в октябре, ее вырезали вместе с половиной легкого и пристроившегося вокруг этой пули рака.
Но что же было тогда, в 1968, по прибытии в Москву? Если Жуков и Василевский назвали проведенную мной операцию на германско-чешской границе «виртуозной», то Брежнев, как в свое время Булганин, чуть не разжаловал меня до рядового и не отправил в отставку! Даже М.А.Суслов, ненавидящий меня с первого знакомства, и тот возмутился словами Брежнева: «Ты не исполнил приказ Верховного Главнокомандующего».
Суслов произнес:
— Побольше бы не исполняли таких приказов Верховных и прочих, сирот было бы в 100 раз меньше на всей земле, чем сейчас. — И как ни странно, демонстративно встал, подошел ко мне и пожал мне руку. — Спасибо, генерал, за умный подход к ситуации, если бы не вы, сейчас бы рвались ядерные бомбы, в том числе и на территории СССР.
Поданный Г.К. Жуковым рапорт на присвоение мне звания Героя Советского Союза Брежнев даже не стал рассматривать, отодвинул прочь, как будто к нему положили бумагу с тараканами. И только спустя месяц Брежнев нас с Г.К. Жуковым пригласил к себе и сказал:
— Я подписал наградить генерал-полковника Белого И.В. орденом Славы 1 степени, у него II и III уже есть, теперь все три славы, а они равны Герою Советского Союза!
Андропов, зашедший немного позже нас, сказал:
— Странное дело, Хрущев нашел свою причину за Венгрию, вы придумали причину за Чехословакию. Человек достоин при жизни иметь бюст на родине, а здесь, наоборот, какой-то спектакль получается.
Меня же, конечно, тоже задело такое хамство со стороны Брежнева, и я ему ответил:
— Запомните, Леонид Ильич, я из ваших рук не приму ни одной награды! Я помню и буду помнить то, что я служу советскому народу, Советскому Союзу! Я горд за своих коллег, что мы дважды сообща как из-за событий в Венгрии, так и в Чехословакии, не позволили агрессорам развязать пожар термоядерной войны на всей планете Земля! А это для меня самая дорогая награда — спасение народов, какой бы они нации не были, от ядерной смерти, это и есть для меня самая большая и ценная награда! Вы знаете, что я редко одеваю военную форму со всеми «побрякушками» и плохо знаю, сколько там их, но хамство со стороны Хрущева за Венгрию, а ваше за Чехословакию откровенно неприятно. Лучше бы я о них ничего не знал, Георгий Константинович, — обратился я к Г.К. Жукову. И, без разрешения, встал и ушел от Брежнева, ни с кем не попрощавшись.
Мне нужно было сделать рентген легкого и сдать анализ крови, поэтому я быстро поспешил в Красногорск, в госпиталь, где мне все и сделали. Я подождал 1,5 часа результата, но не успел уехать, как Георгия Константиновича привезла "скорая"' в прединфарктном состоянии. Уложили его на койку, но странное дело, не я его стал успокаивать, а он меня:
— Ничего, тезка, одумается этот самодельный «маршал» и оценит твой труд по Чехословакии, как положено.
Я был поражен Жуковым, он из-за меня чуть на тот свет не ушел, но успокаивает меня! Что я мог ответить самому близкому человеку для меня?
— Да я уже забыл о чудачествах «чернобровой сударыни», забудьте и вы. Видите, вы из-за меня сюда попали.
— Ничего, выберемся, — проговорил Георгий Константинович, — что показали снимки?
Я говорю:
— Все хорошо, так что дня через два улечу домой.
Неожиданно для нас с Георгием Константиновичем сюда, в госпиталь, приехал М.А.Суслов, поохал, поохал над Георгием Константиновичем и, обратившись ко мне, сказал:
— Простите меня, старика, Игорь Васильевич, я к вам до сегодняшнего дня относился, как к выскочке недозревшему. Но вы сегодня своими словами поразили мое сердце: «Запомните, Леонид Ильич, я из ваших рук не приму ни одной награды! Служу Советскому народу, Советскому Союзу!» Родина прежде всего, но Леонид Ильич, как взбесился, ведь помню, как сам паниковал и говорил: «не дай бог, война, люди не успели досыта хлеба поесть». Что Хрущев, что этот, — продолжал Михаил Андреевич, — любит свою грудь под звезды подставлять! Извините старика, что я так разоткровенничался, но ваши слова во мне все перевернули.
Суслов, попрощавшись, пожелал Жукову выздоровления и удалился. Так как Георгию Константиновичу действительно был необходим покой, попрощался с ним и я. 11 января 1969 года я вернулся в Казахстан, из аэропорта до дома доехал на такси, поскольку никто не знал, что я в этот день этим рейсом вернусь домой.
Разумеется, почувствовал недовольство моей работой со стороны руководства экспедиции, хотя Сидоренко, министр геологии, звонил сюда и предупреждал о моей задержке по заданию Министерства геологии.
Весь 1969 год я был как стреноженный, дальше Ташкента, Алма-Аты, КзылОрды и Туркестана никуда не отъезжал. Стали продумывать мой переезд со всей семьей в Москву, но Брежнев, который до Чехословакии сам предлагал переехать в Москву, вдруг наотрез отказался решить этот вопрос. И, как ни странно, под тем предлогом, что мое присутствие необходимо в Казахстане — поближе к Китаю.
Я не хочу описывать китайско-советские конфликты по острову Даманскому и по Семипалатинску — о них все хорошо известно. Но вся эта агрессивная и безответственная работа воинственно-разрушительного империализма США была очень опасной, и если бы не терпенье и выдержка нашего командования и китайского руководства, пожар войны мог бы заполыхать еще в 1957 году. Если бы не выдержка и мудрость некоторых политиков и военных с нашей и китайской стороны, третья мировая война могла бы разгореться уже тогда.
Когда я сказал Брежневу, что пора не мне вести переговоры с Чжоу Энь Лаем и Мао Цзе Дуном, а Брежневу да Суслову, Брежнев мне ответил по-колхозному:
— Яичко курочку не учит.
Даже М.А.Суслов на этот раз проиронизировал:
— Надо еще посмотреть, где курочка, а где яичко в советско-китайском вопросе.
Так время шло, не шатко и не валко, в Ташкент я ездил как студент-заочник по разным причинам. Туда ко мне приезжали и из Душанбе, и из Находки, и даже из Ирана, Афганистана и Объединенных Арабских Эмиратов. Работать стало просто невозможно, руководство экспедиции стало меня притеснять на каждом шагу.
В 1970 г. Брежнев дает согласие на мой переезд в Москву, но:
— Пока, по конспирации, поживете на частной квартире, — издевательски произнес он.
Присутствующий при этом разговоре Щелоков не вытерпел и сказал:
