Поневоле задумаешься о сталинской доброте — надо было всю семейку врагов народа выкорчёвывать до седьмого колена… А то папулю-троцкиста расстреляли — и никто еще не доказал, что это было зря, а сыночек — вот он! Не у станка, не в забое — в Переделкино, на уютной писательской даче, мучается, страдает…
А тем людям, которых вы описываете — замечает далее Доброжелательный Читатель…было ещё виднее, они стержень первые потеряли. И поскольку могли, стали орать об этом, усугубляя ситуацию. Ну, типа, дом горит, надо что-то делать, давай плеснём бензину. Кто-то сознательно, кто-то как полезный идиот.
Так что убирать Евтушенко-стругацких — это правильно. Если температура за 40, то её надо сбить, но это не лечение.
Согласен! — отвечу я…
Герпес, он ведь тоже практически не лечится, но предотвратить его рецидивы можно, а значит, нужно…
А лечение… что лечение. Диагноз ещё сам товарищ Сталин поставил: «Без теории нам погибель, без теории — нам верная смерть…»
Да кто эту теорию б разрабатывал? Кукурузник?
Или Суслов с Черненко… те ещё мыслители!
Но — aut bene, aut nihil…
Зачем же в свой последний день на этой грешной земле Лаврентий Павлович думал о таком убожестве, как интеллигенция? Да раньше как-то времени не было…
А тут выпала свободная минутка. Если бы Читатель знал, какие глупости лезут в голову автору в редкую минуту праздности…)
Вы будете смеяться, но на чудной планете, где девять месяцев зима, а остальное — лето, тоже в сей миг говорили о журнале «Огонёк» и о советской интеллигенции…
Молоденький шофёр, вытирая руки промасленной ветошью, вежливо обратился к старому, битому жизнью шоферюге, у которого сквозь распахнутые полы чёрного бушлата — ватника, надетого на голое тело (лицо, шея, кисти рук — тёмно-коричневые, остальное всё — как белокипенное молоко), синели на левой груди — профиль Сталина, а на правой — Маринка анфас:
— Василий Иваныч, скажите честно, страшно было жить здесь в сталинские времена?
Василий Иваныч посмотрел на него удивленно и сам нежно спросил, почти по-еврейски:
— Ты о каких страхах, сынок, толкуешь?
— Ну, как же, — ответил шоферишка, — я сам читал в «Огоньке»! Здесь в те годы угробили несколько миллионов зэков. Больше всего полегло их на строительстве Колымской трассы…
— Ясно, — сказал Василий Иваныч. — А теперь слушай внимательно. Чтобы где-то угробить миллионы людей, нужно, чтобы они там были. Ну, хотя бы короткое время — иначе гробить будет некого. Так или нет?
— Логично, — ответил колымский комсомолец.
— А теперь, логик, слушай ещё внимательнее, — сказал Василий Иваныч и, повернувшись к напарнику, который звенел ключами под откинутым капотом своего «Магируса», заговорил:
— Семён, мы с тобой точно знаем, а наш логик, наверно, догадывается, что сейчас на Колыме народу живёт много больше, чем в сталинские времена. Но на сколько больше? А? Как смекаешь?
— Думаю, что раза в три, а, пожалуй, что и в четыре! — ответил тот, не поднимая от мотора головы.
— Так! — сказал Василий Иваныч и повернулся к шоферишке: — По последнему статистическому отчёту (они ежемесячно печатаются в «Магаданской правде»), сейчас на Колыме (вместе с Чукоткой) проживает около полумиллиона человек. Значит, в сталинские времена здесь проживало, самое большее, около 150 тысяч душ… И это максимум! Потому что переправляли зэков с материка в Нагаево, наш аванпорт, всего на двух пароходах, принадлежащих Дальстрою. Численность этапа лимитировалась ёмкостью пересыльных лагерей в Первой Речке и в Ванино, и не превышала шестисот человек Один пароход делал за навигацию максимум восемь рейсов… Как тебе эта новость?
— Здорово! — сказал молодой человек. — Никогда бы не подумал, что такой солидный журнал может так паскудно врать…
— Ну так знай, — назидательно сказал Василий Иваныч, — что в этой редакции трудятся такие ушлые ребята, которые запросто делают из мухи слона. И начинают торговать слоновой костью. Берут недорого — только уши развесь шире…
— Но Солженицын-то врать не будет?
— Обоснуй…
— Ну вот, Александр Исаевич приводит пример, что в декабре 1928 года на Красной Горке (Карелия) заключённых в наказание (не выполнили урок) оставили ночевать в лесу, и 150 человек замёрзли насмерть.
Это обычный соловецкий приём, тут не усомнишься.
Труднее поверить другому рассказу, что на Кемь-Ухтинском тракте, близ местечка Кут, в феврале 1929 году роту заключенных, около 100 человек, за невыполнение нормы загнали на костёр, и они сгорели!
Василий Иванович дёрнул своего напарника за штанину из чёртовой кожи…
По-прежнему не поднимая головы, тот резюмировал:
— Параша!.. Да нет!.. Чистый свист!
Парнишка, судя по всему, ничего не понял…
— Первое — это просто лагерный фольклор… а вот второе — преднамеренное враньё! Но, Сема, вот наш лопушок, не нюхавший лагерной жизни, спросит тебя, почему сие свист. Разве в Соловецких лагерях такого не могло быть?
Семён с досадой бросил загремевшие ключи и спрыгнул с бампера. Его лицо, покрытое шрамами от старых обморожений, словно от ожогов, было сурово и мрачно:
— Дело не в том, Соловецкий это лагерь или Колымский. Да хоть солнечная Воркута! А дело в том, что огня боятся не только дикие звери, но и человек.
Ведь сколько было случаев, когда при пожаре люди выпрыгивали из верхних этажей дома и разбивались насмерть, лишь бы не сгореть заживо.
А тут я должен поверить, что несколько паршивых вертухаев сумели загнать в костёр сотню зэков?!
Да самый зачуханный зэк-доходяга предпочтет быть застреленным, но в огонь не прыгнет.
Да что говорить! Если бы вертухаи со своими пятизарядными пукалками (ведь автоматов тогда не было) затеяли с зэками игру с прыжками в костёр, то сами бы в костре и оказались. Короче, этот «жареный факт» — фуфловая мастырка Солженицына.
Теперь о «мороженом факте». Здесь непонятно, что значит «оставили их в лесу»? Что, вот так прямо и сказали — оставайтесь в лесу, мужики, — и охрана ушла ночевать в казарму?..
Так это же голубая мечта всех зэков! Особенно блатных — они бы моментально оказались в ближайшем посёлке. И так стали бы «замерзать», что жителям посёлка небо с овчинку бы показалось.
Ну а если охрана осталась, то она, конечно, развела бы костры для собственного обогрева… И тут такое «кино» получается: в лесу горит несколько костров, образуя большой круг. У каждого круга полторы сотни здоровенных мужиков с топорами и пилами в руках стоят спокойно и молча замерзают. Насмерть замерзают! Здорово, да?!
Поверить в такое «кино» может только придурок из КВЧ[100] никогда не видевший не только зэков-лесорубов, но и обыкновенного леса.
Согласимся же, что оба этих «жареных факта», по сути своей, бред сивой кобылы…
И потом — ведь любой лагпункт — это не только место, где зэки «тянут срок», а еще и хозяйственная единица со своим планом работ. Лагпункт, чтоб ты, салага, знал — это производственный объект, где зэки — работники, а начальство — управляющие производством. И если где-то «горит план», то лагерное начальство очень просто может иногда удлинить рабочий день зэков. Такое нарушение режима ГУЛАГа часто и случалось, в рот им пароход.
Но чтобы своих работников уничтожать ротами — это дурь, за которую само начальство непременно было бы жестоко наказано. Расстрелял? А план выполнять кто будет? Накажут начальство. Вплоть до расстрела. Ведь в сталинские времена дисциплину спрашивали не только с рядовых каторжан, с начальства спрос был ещё строже! Вот, ежовца Гаранина при Берии именно за такие штучки и расстреляли…[101]
— Но Сёма, Сёма — какой же будет твой вывод?
— А резолюция моя будет такая… Сука он позорная, ваш Солженицын. Больше мне нечего сказать…
И хозяйственный мужик раздосадованный тем, что его оторвали от увлекательного дела ради такого пустого базара, вновь полез на свой любимый грузовик..
21 августа 1991 года. Восемнадцать часов пятьдесят пять минут. Борт пассажирского самолёта «Ту -154Б», выполняющего рейс СУ-416, Киев (Борисполь) — Москва (Домодедово)
Отправление — восемнадцать часов пятьдесят минут. Расчетное время прибытия — двадцать один час по московскому времени.
Время в полёте — два часа.[102]
Взлетели, несмотря ни на какие политические пертурбации, строго по расписанию.
Строго по форме одетая элегантная стюардесса, «надёжная, как весь Гражданский Флот» (с), уже разнесла по салону поднос с леденцами «Взлётная», в таких жёлтеньких фантиках, на которых был изображен нестареющий «Ту-104», и до сих пор челноком мотающийся между Ленинградом и Москвой, если верить Жене Лукашину — каждые сорок пять минут…
