В этот самый момент Джеймс появился из-за угла.
Тревельян в ужасе захлопнул рот.
Тот факт, что мужчина научился владеть собой, вовсе не означает, что он не может потерять выдержку, когда этого требуют обстоятельства. Поэтому Джеймс накрутил на руку галстук своего бывшего одноклассника, приподнял наглеца – и впечатал в стену, рявкнув во все горло:
– Как ты смеешь говорить такое о моей жене?! Ты вонючий кусок дерьма! Мерзкий трусливый хам, недостойный и стоять рядом с ней!
Лицо Тревельяна приобрело цвет спелой сливы, и он, судя по всему, был не расположен отвечать. Возможно, по той простой причине, что галстук, сжимавший его горло, совершенно перекрыл ему доступ воздуха. Но это не имело значения, ибо вопрос Джеймса был чисто риторическим.
Он снова впечатал Тревельяна в стену и сказал:
– Она самая прекрасная женщина во всем Лондоне.
Джеймс услышал, как люди устремились вверх по лестнице, но ему было все равно. Еще несколько раз ударив наглеца о стену, он продолжил:
– Я никогда не видел более прекрасной женщины. Ни в Китае, ни в Индии. И, уж конечно, ни на Британских островах. Но, что еще важнее, она невероятно добрая. Доказательство этому – время, потраченное ею на разговоры с тобой, злобный иссохший червь. – Последовало еще несколько ударов.
Тут чья-то ладонь легла на рукав Джеймса, и он обернулся, оскалив зубы. Перед ним стояла Тео.
– Душа моя, успокойся, – сказала она, и при этих простых словах гнев оставил герцога, и он отбросил Тревельяна в сторону, точно грязную тряпку.
Злобный червяк сразу же начал отползать подальше.
– Эй! – рявкнул Джеймс тем страшным голосом, которым обычно отдавал перед боем приказания своей команде.
Тревельян его понял и тут же замер на месте.
– Если ты, червяк, еще когда-нибудь скажешь о моей жене хоть одно непочтительное слово, я не стану снова бить тебя о стену. Вместо этого я вышвырну тебя в окно. И не с первого этажа. Ясно?
Джеймс не стал дожидаться ответа. Кто ждет ответа от дерьма? Он протянул руку жене, собираясь увести ее. Они уже повернулись, чтобы уйти, но оказалось, что вся галерея была заполнена людьми.
И тогда Джеймс, окидывая взглядом толпу с видом человека, повелевавшего волнами, громко проговорил:
– Моя жена вовсе не лебедь. Потому что это означало бы, что когда-то она была гадким утенком.
Он посмотрел на Тео. Ее глаза были подведены; что придавало ей вид экзотический и одновременно царственный. Губы же ее, казалось, так и манили к себе, а восхитительные груди цвета лунного света соблазнительно выступали в вырезе платья. Но все это не имело значения по сравнению с ее врожденной добротой и неуемной пытливостью, с которой она встречала каждый новый день.
Супруги переглянулись и, не говоря больше ни слова, двинулись вдоль длинной галереи (ладонь Тео покоилась на руке мужа). Толпа же расступалась перед ними, как Красное море перед сынами Израилевыми. Джеймс увидел одобрение на многих лицах, а затем услышал, как кто-то захлопал в ладоши, возможно сам принц-регент.
Через несколько секунд захлопали еще несколько человек, а затем и все остальные, так что герцог с герцогиней спускались по лестнице под аплодисменты всех присутствовавших на приеме пэров.
Благополучно добравшись до кареты, Тео сумела удержаться от слез. Джеймс спросил, все ли с ней в порядке, но так много чувств теснилось в ее сердце, что она не смогла выразить их словами и только кивнула, крепко сжимая руку мужа.
Войдя в дом, она передала свою накидку Мейдрону и тут же, схватив за руку Джеймса, даже не успевшего снять плащ, повела его к лестнице. Он поднимался следом за ней, громко смеясь.
Когда они вошли в спальню Тео и закрыли за собой дверь, она по-прежнему молчала и смотрела на своего пирата. Прекрасное лицо Джеймса оставалось прежним, а татуировка только подчеркивала размах его длинных ресниц, безупречную линию губ и очертания скул.
Когда же он снял плащ, Тео стащила с него парик и отбросила в сторону. Джеймс был огромным и прекрасным, полным внутренней силы, заставлявшей целый корабль пиратов и полный зал лордов соглашаться со всем, что бы он ни предложил.
И он, этот замечательный мужчина, принадлежал ей.
– Ты сердишься на меня, потому что я немного поколотил Тревельяна? – спросил Джеймс, хотя на самом деле исключительно в этом единственном случае ему было совершенно наплевать, что жена думала об этом, и он был готов в случае необходимости повторить экзекуцию.
Тео помедлила с ответом, подыскивая правильные слова.
– Ты заявил перед всем светом, что я для тебя – прекрасна, – пробормотала она наконец.
– Ты и в самом деле прекрасна. И не только для меня.
Слезы снова навернулись ей на глаза, но она сумела их сдержать. Джеймс же привалился к двери, как король пиратов, – каковым он и являлся. Но выражение его лица было озорным и в то же время нежным.
– Я всегда думала, – сбивчиво заговорила Тео, – что ты полюбил меня, когда потерял зрение в двенадцать лет. Потому что тогда ты не мог меня видеть.
Брови герцога взлетели на лоб.
– Глупости! Я полюбил тебя намного раньше.
– В самом деле?
– Да. Это случилось, когда умерла моя мать. Ты пришла ко мне той ночью. Разве не помнишь? Ты все еще спала в маленькой кроватке в детской, а меня переселили в кровать побольше, в соседнюю комнату. Ты пришла ко мне в спальню, как только няня ушла спать, и забралась ко мне в постель. А я тогда долго плакал.
– Я об этом забыла, – сказала Тео, теперь начиная припоминать.
– Но знаешь, почему я в тебя влюбился? – Глаза Джеймса смеялись.
Тео отрицательно покачала головой:
– Понятия не имею.
– Потому что ты принесла мне в постель восемь носовых платков. Восемь! И еще столько же платков попозже. На следующий день я почувствовал, что способен жить.
Тео с улыбкой пробормотала:
– Я всегда готовилась заранее к любой неожиданности.
– Ты прекрасно знала меня, Дейзи. Всю жизнь ты была моей путеводной звездой, ключом к моему сердцу. Я потерял тебя на некоторое время, но… – Джеймс выпрямился и подошел к жене. – Но если я снова потеряю тебя, то не вынесу этого.
– Не потеряешь, – прошептала она, привлекая его к себе.
Один из знаменательных моментов, которые Тео – или Дейзи, как муж упорно ее называл, – помнила всю свою жизнь, наступил позже, той же ночью.
Они устало распростерлись на постели. Одна из простыней, как обычно, свисала с кровати; а волосы герцогини были всклокочены с одной стороны. Герцог жаловался, что потянул мышцу в левом бедре и это, мол, ее вина, потому что «ни один мужчина не способен изогнуться подобным образом».
Тео поцеловала мужа и открыла ему секрет, который хранила в своем сердце, пока не удостоверилась наверняка.
