На стоянках латрункулы не доставали преторианцев — то ли опасались, то ли приказ имели — не трогать.
К вечеру второго дня пересекли по льду Хиерас, на четвертый вышли к берегу Пирета. Река лежала, как широкая дорога, белая и гладкая, и замерзшая суша от замерзшей воды отгораживалась лишь густой полосой тростника, торчащего из снега. И потянулась степь — бескрайняя и безрадостная Пустыня гетов, стерильно белая, стелящаяся за горизонт и словно отражающаяся в мутном зеркале неба сплошной блеклой гладью. И что такое сотня головорезов на просторах зимней степи? Несерьезные чаинки, оброненные в снег, заблудившиеся муравьишки. Но это, если глядеть с небес, равнодушно и вчуже, а вот Сергия со товарищи эти воинственные дяди обступали плотно, пялились, скалились, похохатывали, предвкушая скорое зрелище, отпускали плоские шуточки и сами же кисли от смеха, строили преторианцам рожи, делали вид, что вот-вот продырявят копьем, — и радостно ржали.
— Как мы им скрасили жизнь, — улыбнулся Искандер.
— Но до чего ж тупы, мама дорогая! — вздохнул Эдик. — Хотите загадку? Скачут два табуна — один везет, другой едет. Что это? Подсказку дать или сами догадаетесь?
— Один ты, что ли, такой умный? — проворчал Гефестай.
Тзана ехала и помалкивала — уж слишком много глаз следило за нею, глаз, налитых кровью и похотью. Оружие преторианцы сдали, рассталась с мечом и девушка, но кинжальчик в потайных ножнах она сберегла. Пока серьезной надобности в нем не случалось, но кто их знает, этих латрункулов, позабывших законы родных племен?
Солнца видно не было, тускло светился весь небосвод, и время можно было определить лишь весьма условно. Приблизительно после полудня на горизонте закурились серые дымы — это было первым предвестьем близости жилья. Латрункулы сразу оживились, а Луций обернулся к Сергию и сказал:
— Memento mori!
Лобанов холодно глянул на гладиатора — и отвернулся. Чанба горестно вздохнул.
— Что ж тут поделаешь, Луцик, — сказал он с нарочитой печалью, — все мы смертны… Главное, будь мужественным и стойко прими неизбежное. И не переживай ты так! Мы уже простили тебе все обиды, так что покойся с миром. Кстати! — воскликнул он, не обращая внимания на лицо Эльвия, искаженное злобой, и повернулся в седле к Сергию: — А ты в курсе, какое сегодня число?
— Канун январских календ! — осклабился Лобанов.
— С наступающим! Тзаночка, с новым годом тебя, с новым счастьем!
Подняв себе настроение, Чанба запел во весь голос по-русски:
— «Степь да степь круго-ом! Путь далек лежи-ит!»
— Не ори, — поморщился Искандер.
— Я не ору, — с достоинством ответил Чанба, — я пою!
— Чтобы петь, мало иметь голос, необходим еще и музыкальный слух.
— Он у меня абсолютный!
— Боюсь, тебя обманули — по твоим ушам, Эдуард, задумчиво прошлись три медведя.
— Молчи, зануда!
И Чанба снова завёл про ямщика. Латрункулы заслушались. Один из них, бородатый молодчик с бельмом на глазу, поинтересовался у Сергия на ломаном латинском:
— Обо что он делать пение?
— О глухая степь, — любезно ответил Лобанов. — Ехать такой, как ты, ехать, попадать в буран и замерзать на хрен.
— Ух ты… — сказал молодчик уважительно и вновь развесил уши.
По окончании сольного номера Сергий сказал:
— Эдик, у тебя тут поклонники появились.
Чанба подбоченился:
— А ты думал, я так просто пел? Не-е, я с умыслом!
— Пой, ласточка, пой…
Потянуло запахами — горящего кизяка, прогорклого масла, сырых кож и еще чего-то неприятно-кислого, неистребимым амбре запущенной общаги. Показались приземистые стены кошар, прорисовалась неровная линия глинобитных оград, увенчанных заостренными кольями. Кое-где на них красовались черепа, лошадиные и человечьи.
Первыми встречать «продотряд» выскочили громадные пастушьи псы, лохматые чудища, лающие хриплым басом. Они кидались к коням, пытаясь цапнуть за ноги, а те отбрыкивались. Всадники закричали на псов, вовсю работая плетками. Собаки отбежали, рыча и взлаивая.
Ворот у становища не было, как не было и общей стены, — это было хаотическое скопление нескольких лагерей, обнесенных оградами из кирпича-сырца. Кирпичи лепили из глины, в которую добавляли для крепости резаную солому и навоз.
Латрункулы проехали между двух стен влево, повернули направо, опять налево — и выехали из-за этих сырцовых кулис на захламленную площадь величиной с доброе футбольное поле. Площадь была как попало заставлена юртами и шатрами. «Свободным дакам» не из чего было строить избы, дерево в степи — великая редкость, и они приспособились — выкладывали невысокие стены из глины, а сверху натягивали кожаные шатры. Проще всего отличить жилище сармата от местожительства дака можно было по шестам — степняки поднимали на жердинах надувных драконов со свистульками, трепыхавшихся по ветру, или бунчуки с лошадиными хвостами, а даки задирали в небо волчьи морды с пучками выцветших ленточек.
Грязь между этими временными жилищами была непролазной, утоптанный снег давным-давно утратил первоначальный вид, окрасившись в коричневый и ядовито-желтый цвета. От кострищ тянулись угольно-черные тени, а вокруг больших плоских камней, блестящих жирной пленкой, была разбрызгана кровь. На одной из ноздреватых плит мужик в растерзанной дохе сек голову отчаянно блеющему ягненку — хряский удар топора обрубил истошное меканье, и парящая струя крови окатила камень.
Увидав «продотрядовцев», мужик разогнулся, вскидывая топор, и заорал, призывая ближних и дальних. Площадь пришла в движение — откидывались пологи, наружу лезли сотни чумазых, неряшливо одетых людей — даков и гетов, роксолан и язигов, аорсов и кельтов. Многоголосая толпа радостно завопила, загалдела, мигом заполняя массовкой все свободное пространство.
— Дорогу! — сердито кричал Луций. — Дорогу! Толпа неохотно расступалась, пропуская коней, и смыкалась за арьергардом.
— Похоже на лагерь беженцев, — морщась и оглядываясь, сказал Искандер.
— А это он и есть, — спокойно проговорил Сергий. «Продотряд» миновал еще пару стен, пока не выехал на сравнительно чистое место, застроенное огромными шатрами. Да и население здешнее выглядело куда презентабельнее, причем все до одного были в полном боевом.
— Элитная застройка, — сострил Эдик.
Латрункулы спешились, повели коней в поводу. Бородачи с копьями наперевес окружили преторианцев и подвели их к самому большому из шатров. Перед ним в настоящем кресле-биселле восседал крупный мужик в богатых одеждах.
Луций подошел к нему и сдержанно поклонился.
