Наши батарейцы мигом разбили палатку, накалили в костре гранитных валунов, закатили их под брезентовый полог, принесли кипяточку, плеснули… Зашипело, обдало горячим паром…
Самым последним, в уже остывшей бане, мылся наш стеснительный политрук Саня. Стеснение его происходило от синей татуировки на узкой и впалой груди, которую он, как Бернадот, ужасно стыдился. (У Бернадота, бывшего революционного наполеоновского генерала, ставший шведским королем, было наколото «Смерть королям!» А у филолога Иванова — Vae![87] — коротко и непонятно.)
Бойцы надели чистое белье, и на душе у многих хотя бы в этот вечер стало спокойнее…
Ночью к штабной колонне, замершей в мертвой пробке, неслышимые за рокотом моторов, которые невозможно было заглушить, чтобы не заморозить двигатели, первый раз подползли белофинны, зарезали часовых и забросали штабные фургоны гранатами…
Комдив Котов не пострадал.»)
Запись чернилами, почерком Юсси:
Впервые за все время моего печального знакомства с Талвелой я увидел его таким.
Я видел его всяким: сосредоточенным, задумчиво склонившимся над картой; печальным и грустным в те редкие минуты, когда, как ему казалось, его никто не видит; улыбающимся своей особенно ласковой и доброй улыбкой, от которой на душе у видящего её становится жутко и мерзко…
Но сейчас подполковник выглядел настолько непривычно, что я просто диву давался!
На лице Пааво как-то блудливо гуляла неуверенно-трусливая подленькая улыбочка, как у скользкого привокзального сутенера. Наш грозный командир угодливо сгибался в полупоклоне, мелко семенил, сопровождая чванного, надутого типа, похожего на напыщенного, страдающего геморроем педераста. (Ну вот, опять. От чего не написать просто: напыщенного? Прим. Редактора).
— Вот, разрешите вам представить, господин…
— Виккерс! Он может называть меня господин Виккерс, дружище…, — не вынимая из уголка губ ароматную сигару, пробормотал незнакомец. Ничего дружелюбного в слове «дружище» я не услыхал.
— Слушаюсь! Господин Виккерс, разрешите вам представить нашего лучшего, самого отважного и толкового офицера, капитана Суомолайнена!
— То, что он лучший, так это и понятно… За свои деньги, дружище, я имею право требовать только высший сорт! Но… зачем так сложно? Суомо… это долго и неудобно! Я, любезный, буду звать вас Финн! Вам это понятно?
— Не понимаю, господин Виккерс, зачем вам вообще меня куда-то звать? — окрысился на незнакомца я. — Я вот он, стою перед вами… пока! А засим, разрешите откланяться, служба-с…
— Э, Юсси, постой, горячий финский парень…, — зашептал мне на ухо подполковник, крепко ухватив меня за локоток. — Брат, выручай, а? Это не просто господин, а ого-го какой господин! представитель наших доблестных союзников…
— Да шел бы он лесом? Фамилия ему моя не нравится, скажите пожалуйста? («Будто она мне нравится!» — про себя добавил я.)
— Ну ты понимаешь, большая политика… Сам Барон просил! — поднял Пааво вверх указательный палец.
— А! Ну, если сам Барон… а что просил-то?
— Да как обычно! Оказать всемерное содействие…, — пожал плечами подполковник. — Так что ты с сего числа поступаешь во временное распоряжение господина бригад… господина Виккерса.
— Слушаюсь. А что этому недо-генералу вообще нужно? Надеюсь, в круг его интересов входит только обычный деловой туризм военно-прикладного характера? ну, там, пострелять по русским фазанам, потом выпить рюмочку самогона и посетить сауну?
— Ах если бы! Тогда бы я тебя и не беспокоил… Его интересует русская Aavetykki.
— О! это очень просто… Надо только притащить поближе к motti что-нибудь из оставшейся нашей тяжелой артиллерии, малость пострелять… Если у русских еще остались снаряды, то, думаю, они его удовольствие немедленно удовлетворят.
— Ты не понял. Господину Виккерсу нужна сама Пушка-призрак, желательно исправная и со всей документацией.
— А Kotov ему не нужен? Исправный, с небольшим пробегом… В отличном состоянии!
— Нет, ему нужна только пушка… причем именно эта. На любые иные варианты чертов Виккерс не согласен.
— Вот дела? Да что же, я ему её перекуплю, что ли?
— Юсси, ты гений! Ведь это же нормальный, цивилизованный вариант?…
… Держа в дрожащей руке самодельный белый флаг, я медленно, стараясь не делать резких движений, приближался к дороге.
На ней, засыпанные снегом, стояли колонной замершие без топлива русские Vickers-vaunu,[88] развернувшие свои оставшиеся без снарядов пушки в сторону опушки леса; рядом с распахнутыми печально дверцами замер грузовик, в кузове которого бессильно задрал вверх стволы зенитный пулемет, а вокруг него из-под снежка желто поблескивали целые курганы стрелянных гильз; у морды убитой лошади лежит сломанная гитара (а у лошадки сзади уже вырезано пол туши…конину, что ли, они тут едят? Фу, какая гадость…[89])
Между машинами виднелись снеговые ямы, закрытые сверху на манер шалашей жердями и еловыми лапами. Из этих ям смотрели на меня почерневшие от усталости, обмороженные юные лица русских солдат.
Мне навстречу вышел худой, очень молодой русский офицер, на рукаве шинели которого была нашита красная звезда:
— Политрук Иванов! Вижу, Вы собираетесь нам сдаться? — на прекрасном финском языке нагло спросил меня он.
Я аж от неожиданности оторопел…
— Да вроде нет… это Я хотел вам предложить…
— Переговоры закончены. Нам это не интересно! — сухо промолвил Иванов.
— Нет, нет… погодите…, — невнятно забормотал я, переходя на русский. — Вы не поняли! Мы предлагаем вам почетно, с оружием и знаменем в руках, уйти к своим! Но всю тяжелую технику вы нам оставите, в исправном, разумеется, состоянии…
— А всю техническую документацию на эту технику Вам часом не оставить? — с интересом спросил меня политрук.
— Да, да! Конечно, оставить! И если кто-либо из технических специалистов захочет… ну, вы меня понимаете… то мы…
— Бочка варенья и корзина печенья! На меньшее я не соглашусь. — Твердо и совершенно серьезно вполголоса сообщил Иванов.
— Что? А, шутка… ну да, конечно, мы готовы снабдить вас продуктами на дорогу, теплой одеждой и…да! Мы вам денег дадим!
— Ух ты! — обрадовался политрук. — Настоящих?
— Конечно, настоящих! Хотите, финскими марками, хотите, мы заплатим вам иной валютой…
— Валютой, это очень хорошо! А непальские пайсы у вас есть? — с энтузиазмом потер руки русский.
— Чего? — не понял я.
— Ну, монеты такие, квадратные! С дыркой посредине.
