укутывалась в свое одеяло и засыпала.
В одну из ночей, уплетая такие вкусные блины, девочка услышала за спиной шорох. С трудом проглотив откусанный кусок, она медленно повернулась. В дверях, опершись плечом на косяк, стоял Илия и смотрел на нее. Застигнутая на месте преступления девочка стояла, боясь шевельнуться, и смотрела на него.
— Любава? — хрипло проговорил он.
Девочка подняла на него виноватые глаза и тихонько прошептала в свое оправдание:
— Я есть хочу…
Священник в ответ улыбнулся и, повернувшись, так же тихо ушел в свою комнату. Девочка, замерев, прислушивалась, но из комнаты не доносилось ни звука. Быстро дожевав блин, она неслышно ретировалась на печь.
Любава… Она уже привыкла, что все ее так называют. Но окончательно девочка осознала, что она Любава, когда Илия ее позвал.
После той ночи он будто специально начал оставлять на столе еду и обязательно кружку с молоком. Любава с удовольствием уплетала оставленный для нее ужин, и, оставив ему на столе конфеты, забиралась на свое место. Иногда он выходил из своей комнаты и, стоя в дверях, смотрел на нее. Девочка ловила его добрый, задумчивый взгляд и робко улыбалась в ответ. Постояв так немного, Илия уходил в свою комнату.
Но к Зоське Любаву тянуло… И в один из дней, когда Илия ушел служить заутреню, девочка, забежав за спрятанной куклой и прихватив для Зоськи конфет, регулярно оставляемых строителями, побежала проведать пьянчужку.
Та, разбуженная очередным собутыльником и еще не успевшая опохмелиться — нечем было — поеживаясь от холода, собирала разбросанные в овраге мокрые сучья, чтобы растопить печь и на примитивном самогонном аппарате выгнать из бражки самогон. Увидев Любаву, она, уперев руки в бока и покачиваясь, смотрела на приближавшуюся к ней девочку.
— Где шлялась? — хмуро спросила она.
Любава молча протянула ей конфеты, лежавшие на ладошке. Протянув руку якобы за конфетами, Зоська крепко ухватила девочку за запястье. Конфеты упали в грязь. От неожиданности и испуга девочка выронила свою куклу, а Зоська потащила ее за дом. Закричав и рванувшись за упавшей куклой, девочка выдернула свою руку из Зоськиной и, выхватив из грязной лужи куклу, попыталась убежать. Но Зоська оказалась быстрее. Схватив брыкавшуюся и вырывавшуюся девчонку в охапку, она, попутно осыпая ребенка ударами куда попало, отнесла ее на пустырь за домом, и, бросив на землю, прижала коленом. Вырвав из рук девочки мешавшую куклу и швырнув ее прямо в грязь, она достала веревку.
— Дрянь, тварь бесполезная! Нахлебница! Я еще и кормить тебя, заразу такую, должна! Одни убытки от тебя, мерзавка мелкая! Кто тебе, тварь такая, убегать позволил? Я стока денег из-за тебя упустила! Ну ничего, теперь не сбежишь! Он вернется, и денег принесет… — зло бурчала Зоська, крепко связывая захлебывавшуюся слезами боли и страха девочку.
Ухватив свободный конец веревки, Зоська поволокла свою добычу к торчавшему из земли столбу, оставшемуся от стоявшего здесь когда-то забора. Здоровенная лужа вокруг столба не стала помехой, и, крепко примотав ребенка прямо в воде, она ушла, напоследок отвесив еще несколько оплеух и предупредив, что, если она будет орать, то из леса придет волк и сожрет ее.
Крепко связанные руки и ноги страшно болели. Любава, сидя в луже под холодным проливным дождем, изо всех силенок пыталась освободиться от веревок, больно врезавшихся в кожу. Измученная и промерзшая до костей девочка, прислонившись головой к столбу, закрыла глаза, мечтая открыть их и оказаться в теплом и уютном месте — на печке у Илии.
Но очнулась она от того, что ее кунали в воду. Словно сквозь вату, до нее доносились крепкие мужские ругательства. Она узнала этот голос. Это был Хромой. Девочка с трудом осознала, что руки и ноги у нее свободны, но сил сопротивляться у нее уже не было, и, ненадолго открыв глаза, она снова их закрыла.
Очнулась в следующий раз она от боли. Сильно болели руки и ноги, а кто-то, страшно бурча, с усилием растирал их. Закашлявшись, Любава сделала слабую попытку вырваться, и почувствовала, как жесткие, грубые пальцы трогают ее за щеки, тяжелая жесткая ладонь ложится на лоб… «Сейчас будет есть», — успела подумать девочка, проваливаясь в черноту.
Грудь болела, было очень холодно… Дышать невозможно. С трудом набрав в легкие воздух, девочка надрывно закашлялась.
— Идиотка, ее в больничку везти надо! Девка горит вся! А ежели помрет? — сквозь туман до сознания девочки донесся пьяный голос Хромого.
— Тебе надо, ты и вези, — едва ворочая языком, огрызалась Зоська. — Сдохнет — закопаю, невелика потеря. Наливай!
— И повезу… Ты нашто девчонку под дождем оставила, падла? Холодрыга на улице, еще и дождина льет… Смотри, гнида, — орал Хромой, — если с девкой что случится, я тебя вот этими руками удавлю! — раздался грохот упавшего на пол табурета и тут же звон разбитого стекла, а следом возмущения Зоськи, звонкий шлепок и скулеж.
— Девку не тронь! Вернусь, получишь ты свои деньги! Поняла? А пока на, упейся, тварь!
Тут же тяжелые шаги приблизились, и голос Хромого, обращаясь уже явно не к Зоське, добавил:
— Потерпи чутка, я быстро. Я скоро… Ты только потерпи, ладно? — и голос его при этих словах был странным, словно дрожал.
Хромой ушел, а Зоська пила. Пила и приговаривала:
— Удирать не будет, сволочь… Денежки гони, и вези куда хошь… — Зоська вдруг перешла на крик: — Делай ты с ней, что хочешь! Не моя проблема… Тварь… Какая же тварь… Ненавижу! — об дверь что-то ударилось и стеклянными осколками осыпалось на пол. — Ненавижу…
Любава слышала происходящее наплывами, постоянно проваливаясь в липкую темноту.
Сознание то появлялось, то пропадало. В какой-то миг в полубреду она услышала голос Илии, потом все качалось и она куда-то плыла… С трудом приоткрыв ставшие чугунными веки, девочка различила знакомый силуэт и услышала голос священника. Не в силах разобрать слова, она снова провалилась в забытье.
Снова очнувшись, Любава не поняла, где она находится. Все вокруг было белым, теплым и мягким. Закашлявшись, девочка почувствовала, что ее приподняли. Дышать стало легче, а затем ее губ что-то коснулось.
— Попей, Любавушка, — ласково произнес знакомый голос.
Сделав несколько глотков, девочка почувствовала, что опускается обратно. Повернув головку на ласково что-то тихо бормотавший голос, Любава приоткрыла глаза. Узнав Илию, попыталась улыбнуться.
— Хлебушка… — прошептала она и, полностью обессилев, снова уснула.
Илия приезжал каждый день. Ей становилось все лучше и лучше. Любаве совершенно не нравилось здесь. Да, здесь регулярно, в одно и то же время, давали вкусную еду, целых четыре раза в день, и много, и Илия приносил ей каждый день
