Колпак удивленно на меня воззрился, словно призрака увидел и молча продолжил идти за мной по тусклым коридорам. Естественного освещения здесь почти не было, а 'мощи' плафонов из мутноватого стекла не хватало на охват каждого закутка. Хорошо хоть воздух гулял не спертый, как обычно это бывает в подземельях — слава инженерам-саперам, что про тягу подумали. Даром что ли прежде чем до Кремля их допустить по окраинам крепости модернизировали. Опыт наработали немалый, а главное необходимый для нормальной реставрации старого строения.
Да-да, знаю, что московский Кремль не такой уж и старый в этот период, но уж больно 'хлипковат' был еще пару-тройку лет тому назад. Но даже проведенной стройки-перестройки как оказалось не достаточно для полноценной защиты сердца Столицы. Но эту ошибку мы учтем и исправим. Даром, что ли молодые архитекторы-проектировщики под руководством именитых архитекторов не только постигают искусство, но еще и учатся совмещать практичность с красотой. Первому учит Теодор Швертфегер, а второму Жан-Батист-Александр Леблон. И самое интересное прибыли оба в одно время — все три года назад, но уже успели подтвердить славу творцов-кудесников.
Но это все лирика. Меня в данный момент больше интересует сэр Клайд Джефферис. Ребята князя-кесаря не даром кушали свой хлеб, мало того, что сломали англичанина быстро, так еще и умирать не давали. Ведь каты на Руси издавна учились не только калечить, но и лечить. Требования к будущим работникам пыточной предъявлялись серьезней некуда. Специально этой тематикой не интересовался, но Федор Юрьевич, до сих пор носящий титул князя-кесаря, пару занимательных традиций поведал…
— Это что ж все так и спустим, этим англицким скотам? — как-то потеряно тихо спросил Колпак.
— Не беспокойся, никто их не собирается прощать. Другое дело, что и воевать в открытую мы против Георге не можем — флот едва на Балтике закрепился, шесть фрегатов, семь шняв, десяток бригантин и пять прамов — вот и весь линейный флот. Остальные суда, как ты знаешь — исключительно прибрежные, выход в открытый океан они не осилят. Надеюсь, ты это понимаешь?
— Конечно! Я что, по-твоему, мало изучаю 'Вестник Империи'? — возмутился Колпак.
Я улыбнулся. Моего лица Димка не видел. Да и до камер уже считай, добрались — в пыточную скоро зайдем. Не зря оказывается Иоанн Васильевич в свое время под Кремлем оборудовал небольшую, но уж больно надежную обитель катов. Я после первого посещения в себя не один день приходил. И ведь не мальчик уже, кровушки пролил ой как немало, но вот оказаться вот так — все равно не по себе. А ведь поговаривают, что суда водили послов, аристократию и просто тех на кого великий царь желал оказать наибольшее психологическое давление. По мне — своего он добивался однозначно, дюже мощные остаточные следы экзекуций в пыточной.
— Вот если бы ты еще и думал, что читаешь, то мне не пришлось бы объяснять прописных истин. Сам надеюсь, поймешь. А теперь, предлагаю помолчать — нам предстоит послушать сэра Клайда Джеффериса.
Сопровождающие нас охранители замерли рядом с невзрачной деревянной дверью, над которой чадил две лампы. Роскошь по-своему. Ведь на протяжении всего пути по подземелью их явно не хватило.
Массивная створка отворилась и перед нами открылась картина большого помещения с низким потолком. На нас накатила волна удушающей смеси паленого, затхлого и немытого тела — воздуха. В глазах на пару секунд потемнело…
— Это ж покрепче химических миазмов!
— Вот Дима, что значит летать в облаках изобретательства, — мягко пожурил я Колпака.
Правда у меня самого, пусть даже и бывавшего не единожды в подземельях Кремля, обоняние пробило до рези в глазах.
— Государь.
Находящиеся в комнате люди дружно поклонились. Всего три человека. Зато какие!
Первый — сам князь-кесарь, вельми раздобревший и страдающий отдышкой дед, в глазах которого будто поселился вечный холод. Все кто встречается с ним взглядом — мгновенно отводят глаза. Да чего уж говорить, если даже мне жутковато: а ведь уж кому-кому, а мне Федор Юрьевич будет желать зла в последнюю очередь, однако все равно… зябко. Сейчас князь-кесарь стоял рядом с массивным креслом, на котором еще секунду назад сидел, видать взирал на допрос.
Вторым в пыточной был боярин Семен Толбузин — писарь при князе-кесаре, а кроме того верный поверенный в делах всесильного главы ИСБ. Хоть лет ему всего ничего — тридцать один, для такой должности, но насколько мне известно справляется Семен на отлично. Впрочем другого бы Ромодановский при себе бы не держал.
Ну и последним замер, так и не разогнувшись, мастер Иван Трубач. И 'Трубач' — не фамилия, а прозвище. Я, к примеру, его даже не слыхивал, а Федор Юрьевич лишь улыбается, но не говорит. Прозвище появилось от заслуг опытного ката — у него говорят ВСЕ. Без каких-либо исключений. Да и мало того, будь желание, мастер помимо тела может исковеркать психику так, что человек себе сердце вырежет! Страшный он… Правда по внешности — рубаха-парень: голубоглазый, с пшеничными волосами, среднего телосложения и возраста не сильно старше меня самого. Вот что значит призвание — возраст здесь не помеха. Лишь шоры на глазах остальных людей могут помешать…
— Знали что-нибудь новенькое?
— Все, что велено доложил, песий сын, — улыбнулся Трубач.
Меня слегка передернуло, впрочем, не слишком заметно.
— Ну, так пусть повторит, а то сухие строки в отчете не такие эмоциональные. Да и пару-тройку вопросов задать не помешает.
Жаровня тихо потрескивала, угли отбрасывали алые блики на темные стены ниши. И вроде светло здесь, но вот именно там где стояла жаровня, да и прочий скарб ката — висела мистическая полутьма.
— Поведай-ка нам сэр Клайд, как в твоем доме людишки подлые собирались, да о чем речи вели, — по-доброму, будто родного человека попросил Иван. Аккуратно так поднимая к лицу посла раскаленную иглу.
Джефферис, растянутый на колесе, нервно сглотнул и заозирался по сторонам, по его лицу катились крупные градины, вокруг тела висел едкий запах пота, казалось еще чуть-чуть и тело англичанина даст слабину. Однако Клайд, не смотря на пару дней бесед с Трубачом был не сломлен. Впрочем мастер пыточных дел особо на него не налегал — сейчас важно узнать как можно больше, чтоб предъявить всем противникам максимальный счет.
— Государь, помилуй, Христом Богом прошу! — взмолился посол.
И проникновенно так, вкладывая всю душу в каждый слог. Вот только меня не проняло — до сих пор перед глазами раненная Оленька. Такое не прощают.
— Поздно спохватился, уважаемый посол. Раньше думать надо было, до того как пакости делать…
