Не спалили, но оттянулись знатно. Так знатно, что я даже не помню как оказался у себя в особняке. А события вчерашнего дня пришлось воспринимать со слов тетушки Лилит. Старая цыганка с материнской заботой поутру притащила мне кастрюльку огненного бульончика и бережно потчевала с ложечки.
— Ну и зачем ты это сделал Жан? — цыганка укоризненно покачала головой.
— Что? — я подержав во рту горячий бульон и обрел возможность говорить.
— Что? — Лилит экспрессивно всплеснула руками и опять нырнула ложкой в кастрюльку. — Вот это! Себя не любишь, мозги свои не любишь, живот свой не любишь. Зачем?
— Знаешь даи* — я попробовал привстать и с удивлением обнаружил, что сие действие произвел без особых болезненных ощущений. — Знаешь, иногда хочется просто забыться и спрятаться. Вокруг бывает так страшно…
*Даи(цыг.) — мама.
Цыганка понимающе кивнула, пристально посмотрела в мои глаза и вдруг поинтересовалась:
— Я же тебе никогда не гадала сыночек?
— Нет. А ты можешь?
— Конечно. — Лилит кивнула с серьезным выражением лица. — Я же ведь немножечко чувихани*.
*Чувихани(цыг.) — ведьма.
— Ведьма? Никому не говори об этом.
— Я и не говорю… — улыбнулась Лилит и откуда‑то выудила пустую серебряную мисочку и клубок шерсти утыканный множеством иголок. — Теперь закрой глаза и спокойно лежи. Я буду говорить, а ты, если захочешь, можешь спрашивать.
После потребления супчика, мое бренное тельце почувствовало себя гораздо лучше, поэтому, я спокойно откинулся на подушку и прикрыл глаза. Интересно…
Послышался звон воды и через мгновение цыганка стала говорить:
— Вай, вай, мальчик мой, ты недавно взял много жизней, но нужные так и не взял…
— Что с ними?
— Один совсем плохой, но будет жить. А второй, целехонек, хотя ты его первым должен был…
В голове родилось понимание слов цыганки. Тот, что плохой, но будет жить — это Рене, а второй, который целый — это клятый Кампобассо. Хитрый ломбардец куда‑то исчез во время битвы бросив своих людей, но к концу ее, вполне нарисовался — даже умудрился засветиться перед Карлом, устроив бесполезную, показушную атаку с горсточкой своих приближенных. Вот же сука…
— Есть еще один… — голос цыганки мне показался немного встревоженным. — Но он мертвый и живой одновременно. Кто это сыночек? Расскажи мне.
— Когда‑то очень давно, я убил очень плохого человека. И вот совсем недавно узнал что он живой. Или восстал из ада…
— Что он сделал сыночек?
— Он убил моего отца, а потом и мою мачеху, вместе с ее, еще не родившимся ребенком… — руки невольно сжались в кулаки.
— Ты его встретишь еще не скоро… — цыганка успокаивающе положила руку мне плечо. — Но ладно о плохом. Ничего особенного я не вижу, а то что вижу, пока тебе не надо знать.
— Многие знания — есть многие печали?
— Ты очень умный сыночек. А вообще, лучше сначала разберись со своими сердечными делами.
— Не начинай даи… — я спустил ноги с кровати, поежился от осознания необходимости заняться делами и попросил Лилит. — Помоги лучше одеться…
Из битвы, моя персона вышла абсолютно целехонькой, но все равно тело напоминало собой один сплошной синяк и теперь, особенно поутру, пока не расхожусь, некоторые телодвижения представляли собой сущие мучения.
— Вот еще… — фыркнула цыганка. — И без меня есть кому помогать.
И хлопнула пару раз в ладоши.
Дверь в спальню скрипнула, я повернулся, но вместо ожидаемых близнецов, с легким охренением, узрел восточную красавицу. Или гурию…
Впереди двух служанок нагруженных подносами застыла неимоверно красивая девушка в восточном наряде.
Длинный парчовый камзольчик стянутый кушаком на удивительно тонкой талии, длинные стройные ножки в шальварах и тапочках с загнутыми носками. Черные волосы стянуты узенькой диадемой, а нижняя часть лица прикрыта легкой газовой тканью…
— Я приветствую тебя мой господин… — молвила гурия голосом Земфиры и звякнув многочисленными браслетами на руках и ногах склонилась в поклоне.
— Ну вы тут разбирайтесь, а у меня есть чем заняться, — Лилит быстро исчезла из комнаты.
Вот те раз… Когда уезжал из Нанси, Земфира напоминала собой сущую замухрышку, причем, в крайне истощенном виде. Конечно, с намеком на симпатичность, но эта девушка… Даже не знаю что сказать… Стоп! А что имела ввиду Лилит, под словами: '… разберись со своими сердечными делами…'? М — да… опять сговор…
Служанки по знаку девушки тоже покинули спальню, а сама сирийка проворненько приблизилась и плюхнулась на колени. А потом, спрятав лицо в моих ладонях прошептала:
— Я приготовила завтрак для господина…
— Г — м… — я от чего‑то смутился. — Ну… ну, тогда корми что ли…
Мгновенно на низеньком столике возле кровати появился поднос… мама дорогая… поднос с горкой самых настоящих чебуреков, множество пиал с соусами, пахлава, еще что‑то неопознанное и кофейный сервиз.
— Очень фкусно… — я с наслаждением впился в сочный, хрустящий чебурек.
— Ваша недостойная рабыня долго искала подходящего барашка, а потом три месяца заставляла его правильно откармливать… — счастливо пискнула девушка и прикрыла лицо ладошками от смущения.
— Принеси мне вон ту шкатулку, — я показал чашечкой с кофе на стол. — И если еще раз назовешь себя рабыней, я тебя… я тебя…
Что с ней сделаю, я так и не договорил. И некоторые видения появившиеся у меня в голове, тоже не озвучил. Из соображения моральности. И вообще…
— Все что угодно мой господин… — девушка мгновенно выполнила поручение и опять застыла на коленях протягивая на вытянутых руках коробочку.
— Это тебе. И твой господин желает, чтобы ты разделила с ним завтрак.
— Мне?.. — громадные, миндалевидные глаза сирийки полыхнули радостью, но потом неожиданно налились слезами. — Но, я недостойна вашей милости, господин…
— Ты достойна большего девушка, — я осторожно убрал слезы на щечках Земфиры. — Приказываю тебе больше не плакать.
— Не буду господин… — сирийка мгновенно украсила себя ожерельем и серьгами из шкатулки, мазнула губками мою руку и устроилась за столиком.
— Вот так гораздо лучше, — я откровенно любовался девушкой и лихорадочно искал выход из сложившегося положения.
Какого положения? А такого… Черт возьми, я вижу ее глаза полные искренней любви и обожания. Да и сам… зараза… А не пустить ли мне все на самотек? А, действительно, пусть случится, все что должно случиться.
— Господин… я должна рассказать вам свою историю…
— Мне все известно… — я провел рукой по ладони девушки. — И я не осуждаю тебя.
