Отдышавшись, часто моргая воспаленными глазами, Даймант торопливо нашарил каску, свою или чужую, он так и не понял, и торопливо нахлобучил на голову, по самые брови. Ему хотелось стать очень маленьким, чтобы спрятаться в самую глубокую и узкую нору, укрыться в ней и никогда не показываться на поверхность.
* * *
Хейман испытывал жгучий стыд, стыд и обиду. Ныне, окидывая мысленным взором минувшие часы, он видел, сколько ошибок допустил, сколько нужного и своевременного не сделал. Управление, связь, расположение сил, маневрирование резервами — все следовало организовать гораздо лучше, но ему не хватило знаний. Лейтенант обладал богатым боевым опытом, но в командовании батальоном оказалось слишком много тонкостей и мелочей, которые нельзя было ни угадать, ни постичь на должности комвзвода. Им можно было только специально научиться, а учиться уже не у кого и поздно. Хейман уже использовал все скудные резервы и полностью потерял управление своей крошечной армией. Теперь каждый сражался сам за себя и за того, кто стоял бок о бок с оружием в руках. Немцы все еще держались, взимая с атакующих щедрую дань ранеными и убитыми, но Фридрих не обманывался — это не столько его заслуга, сколько стойкость солдат. Сам же он мог лишь перемещаться по позициям с небольшим — в пять человек — отрядом, устремляясь туда, где тяжелее всего.
У наступавших недоставало пехоты, хотя это были в основном французы — противник давний и достойный. Но нехватку живой силы с лихвой восполнили танки. Немцам еще очень повезло: противник не рискнул гонять машины окружными путями, и бронетехника пошла в лоб, прямо на позиции. Будь здесь нормальный противотанковый «куст», от танков остались бы только большие железные свечки, но шверпункт был без оружия, со слабым гарнизоном, перекопанный артогнем.
Если бы только те трусы не бросили оружие и доты, в ярости уже в который раз подумал Хейман. Если бы они сражались… Он искренне надеялся, что дезертиров поймают и расстреляют на месте. Но то были мечты, а впереди надвигалась неприятная реальность.
Зигфрид не смог задавить саперов, окопавшихся в своем крысином углу. Он почти дожал томми, но именно «почти». Отчасти это был успех, проклятые англичане больше не беспокоили своими пулеметами и пушкой, похоже, их осталось всего несколько человек. Но штурмовая группа погибла почти в полном составе, сам фельдфебель получил ранение в грудь. Фельдшер один за другим потрошил индивидуальные пакеты, драгоценные, трофейные — английские холщовые пакеты. Все было бесполезно — тяжелая револьверная пуля прошла навылет, разорвав легкое, не помогали ни салфетки, ни ватно-марлевые компрессы. Врач не мог остановить кровь, и жизнь уходила из бойца, как вода в песок.
— Достал, достал его… — лихорадочно говорил фельдфебель, мелко и часто хватая воздух ртом. — Прямо в баллон… огнемет… в голову целил… попал в жестянку… Но тоже сойдет, да?..
Он хватал врача за руку ледяными пальцами, слабой, но отчаянной хваткой, словно пытался удержаться на этом свете на минуту дольше.
— Почти. Почти получилось… — Голос его становился все тише, переходя в невнятное бормотание. — Если бы… не та… сволочь… с пистолетами…
— Молчи, дурак! Закачаешь воздух в грудину — сдохнешь! — рявкнул врач, кровь текла у него между пальцев, смешиваясь с розовой пеной, воздух со свистом вырывался из раны при каждом слове умирающего. — Заткните его, ради бога! — призвал он двух помощников из числа легкораненых.
Но все усилия были бесполезны.
— А, черт… — выдохнул фельдшер, вытирая лоб красными выше локтя руками, в эту минуту он походил не на медика, а на мясника. — Только пакеты зря потратил. С этим все, пневмоторакс и сердечный спазм. Уносите его. Соберите марлю и пакеты, попробуем почистить и снова используем. Воды, ну хотя бы котелок воды…
Один танк отступил, обстреливаемый из миномета. Хитрый станок позволил опустить ствол почти параллельно земле и использовать орудие как обычную пушку. Эффективность огня оставляла желать лучшего, точность оказалась вообще никудышной, но это было лучше, чем вообще ничего. Расчет высаживал мину за миной, иногда попадая в лобовую плиту «Марка», но гораздо чаще — рядом, осыпая броню многочисленными, но неопасными для машины осколками. Все же экипаж не выдержал, и танк попятился. Он огрызался очередями и пушечными выстрелами, но медленно откатывался назад. Миномет с расчетом достали из гаубицы, на его месте осталась только глубокая воронка, ощерившаяся обломками и окровавленными лохмотьями, словно пасть огромного подземного чудовища.
Второй танк был уничтожен неожиданно спикировавшим с неба самолетом-штурмовиком. Отважный пилот трижды заходил на «Либерти», по очереди обстреливая его из обеих пушек — сначала носовой, затем кормовой. Высокие фонтаны земли взлетали у бортов гусеничной машины, сменяясь грохотом попаданий и длинными пучками огненных искр. На четвертом заходе люки «Марка» открылись, и фигурки танкистов посыпались в разные стороны, разбегаясь. Их оказалось неожиданно много, с десяток или даже больше. Хотя все верно, это же не «Рено» и не чертов «клоп».
Затем на аэроплан насели подоспевшие английские истребители, но что происходило в вышине, дальше никто не смотрел — на земле хватало проблем с третьей машиной.
После того как «Либерти» намертво засел в западне, казалось, что на том ему и конец. Но это были глубоко неправильные мысли, в чем очень скоро убедились и Хейман, и весь немецкий гарнизон. Англо-американский танк тяжело ворочался, накреняясь набок, экипаж не глушил мотор, стараясь все же выбраться из траншеи, по воле случая ставшей противотанковым рвом. И «Либерти» непрерывно отстреливался. Казалось, у него добрых два десятка пулеметов, не меньше, и пушек гораздо больше штатного — в таком темпе и с такой точностью танк простреливал все вокруг себя. Случись у немцев обычная пушка, миномет потяжелее, противотанковый пулемет — хоть что-нибудь, он стал бы пусть и нелегкой, но все же мишенью. Но ничего не было, и «Либерти» оказался своего рода подвижным дотом, бронированной огневой точкой, к которой начали стягиваться французы и англичане.
Бороться с танком было нечем, оставить его без внимания означало погибнуть. У Хеймана оставалось три человека, и лейтенант повел их к бронированной махине, собирая по дороге немногих оставшихся в живых.
* * *
Потерять зрение — совершенно особый, утонченный страх для того, кто уже имел проблемы с глазами. Рош мало чего боялся в жизни, но раны, неопасные для жизни, бросили его в самую бездну панического страха. Скорчившись на дне своего неглубокого убежища, Франциск тихо подвывал от нерассуждающего ужаса, воображение живо рисовало ему яркие, образные картины слепоты и бесконечной тьмы, ожидавшей впереди.
