Над столом повисло красноречивое молчание.
- Вы обращались к психиатрам? Или это что-то наследственное? - наобум спросил Власов, и понял, что наступил на больное место: такой яростью внезапно полыхнули глаза Франциски.
Тем не менее, Фридрих не собирался отступать.
- Значит, всё-таки наследственность. В таком случае, в страданиях ребёнка виноват кто-то из родителей, или оба сразу... - он вспомнил сцену в туалете и характерные словечки. - Вы когда-нибудь употребляли наркотики? Я имею в виду - систематически?
Госпожа Галле попыталась было что-то сказать, и вдруг разрыдалась - шумно, неаппетитно, со всхлипами и стонами.
Официант, как раз руливший к их столику (видимо, в надежде на дополнительный заказ), ловко изменил траекторию движения и сделал вид, что ничего не заметил.
Наконец, журналистка справилась со своими чувствами, и, вытащив из сумки зеркальце и косметичку, занялась восстановительными работами на лице.
Закончив с нанесением краски на веки, она повернулась к Власову.
- Не думаю, что вам можно доверять, - заявила она, - но у меня нет выбора. Вы вроде бы приличный человек. Во всяком случае, вы мне кажетесь приличным человеком. Если я ошибаюсь... пусть это будет моя ошибка. Я хочу рассказать вам кое-что. При условии, что это останется между нами.
Власов сделал понимающее лицо, потом чуть наклонился к собеседнице.
- Рассказывайте, - наконец, разрешил он. - Только, пожалуйста, с начала. И ещё. Если не хотите чего-то говорить - не говорите. Но не нужно лжи.
- Это долгая история... - речь журналистки замедлилась, взгляд расфокусировался, зрачки поплыли вверх и налево. Ошибиться было невозможно: фрау Галле, вопреки его просьбе, собиралась лгать. Точнее говоря, выдать какую-то смесь из правды, лжи, передёргиваний и умолчаний, лихорадочно изобретаемую прямо сейчас.
Фридрих, впрочем, ничего иного и не ждал.
- Всё дело в том, что я взяла с собой Микки не просто так, - журналистка, наконец, собралась с мыслями. - Я здесь по двум разным причинам. Одна причина - редакционное задание. Это неинтересно. Но была и другая, личная, которая важнее. Понимаете, мне поставили такое условие, чтобы я привезла показать внука...
- Рассказывайте с начала, - повторил Власов. - Пока что я ничего не понимаю.
- Ну да, я всё путаюсь... В общем, всё началось с того, что я вышла замуж, - женщина чуть запнулась, как будто готовясь прыгнуть в холодную воду, - за француза.
Власов поднял бровь.
- Помнится, в самолёте я спрашивал вас, есть ли у вас муж и дойч ли он. Кажется, вы ответили "да" на оба вопроса? К тому же ваша фамилия...
- Он и есть дойч. В том-то всё и дело, - вздохнула фрау Галле. - Видите ли... это очень сложная ситуация. Мой муж, Жорж - сын дойчского военнопленного. От француженки. Германский офицер бежал из пересыльного лагеря... и она его прятала. Потом он, правда, снова попался... Романтическая история, - вздохнула она. - Всё-таки во Франции женщины умеют любить. Даже врагов, - со значением добавила она. - Вот чего не хватает нам, с нашей милитаристской культурой...
Фридрих решил не вступать в дискуссию на тему того, что такое любовь вообще, и в особенности в ситуациях, когда это глупое и не украшающее человека чувство вступает в противоречие с интересами Отечества. Даже если это отечество - Франция.
Он кое-что знал об этой малоприглядной стороне прошедшей войны - когда европейские державы легли под победителей в самом буквальном смысле этого слова. Особенно отличилась в этом плане la belle France (и, вопреки атлантистской пропаганде, вполне добровольно - процент изнасилований у германской армии был ничтожным, самым низким среди всех воевавших стран, и карались такие преступления расстрелом). Пик интимных отношений между дойчскими мужчинами и французскими женщинами пришёлся, разумеется, на период оккупации. Но бывали и случаи, когда француженки вступали в связи с военнопленными или беглецами из лагерей. Ни о какой романтике в таких отношениях говорить не приходилось. Однажды - ещё в первом своем полку, куда его направили сразу после училиша - Власову довелось выслушать длинный пьяный монолог старого начальника техслужбы, бывшего пилота Люфтваффе, удачно бежавшего из плена и прожившего месяц в винном погребе в Бретани. Там его прятала увядающая вдовица, скучавшая без мужчины. Он удрал из гостеприимного дома, когда случайно обнаружил в том самом погребе кое-как зарытый труп своего предшественника - видимо, чем-то не угодившего хозяйке или просто ей надоевшего. С другой стороны, дойчей в таких ситуациях больше волновало собственное выживание. Случалось и так, что беглец убивал или грабил свою случайную благодетельницу... В любом случае, рассуждать на эту тему при фрау Галле явно не стоило: грубая солдатская правда наверняка противоречила каким-нибудь её убеждениям.
- Мать Жоржа скрывала, кто его отец, - продолжала тем временем фрау Галле. - Но потом всё выяснилось... ну, вы, наверное, знаете отношение французов к оккупантам и их потомству. Их можно понять. Мы все очень виноваты перед этой страной... В общем, ему пришлось уехать. Сначала он пытался жить в Америке, а потом подал документы на райхсгражданство. Тогда всем таким, как он, давали райхсгражданство...
Власов скривил губы.
Проблема солдатских детей существовала во всех странах, подвергшихся дойчской оккупации, но только во Франции она приобрела одиозный характер. Началось это в пятидесятые, когда под сенью американских штыков у жанов и жаков пробудилось национальное самосознание, а открытие газовых месторождений его подогрело. Шестидесятые прошли под знаком "французского возрождения". Выразилось оно в основном в безудержном самовосхвалении, а также во всесветной пропаганде любой глупости или гадости, лишь бы она была придумана не слишком далеко от Парижа. Атлантистские державы охотно подыграли французским амбициям. Поэтому сочинения маркиза де Сада были признаны "классикой мировой философии и литературным шедевром", равно как и писания вора и гомосексуалиста Жана Жене. Избранные отрывки из "Кереля" вошли в школьные хрестоматии. Тогда же во французских школах были сокращены часы на изучения математики и физики, зато введены уроки национальной кулинарии: школьников учили разбираться в сортах сыра и вина. И если германское законодательство никогда не отступало от положений 175-го параграфа Гражданского кодекса, то во Франции гомосексуализм стал не просто модным, но и в высшей степени патриотичным занятием - в пику проклятым бошам... Зато детям, заподозренным в происхождении от оккупантов, приходилось туго. Достаточно было сплетни, слуха, или даже просто неправильного года рождения в сочетании с нефранцузской внешностью, чтобы заработать клеймо бошевского выблядка. Жизненных перспектив у человека с таким клеймом не было - во всяком случае, в Пятой Республике. Единственным выходом для них оставалась эмиграция - как правило, в Америку или в Райх.
