ППД был устроен в таком месте, где его территория не простреливалась ни с одной господствующей высоты и занимал площадь много больше гектара. У него было три рубежа обороны. Первый рубеж — трехметровая сетка — рабица с крупными ячейками на столбах — просто отмечала периметр и не давала противнику подойти вплотную ко второму рубежу. Между первым и вторым рубежом было от двухсот до трехсот метров в разных местах, и все это пространство было плотно заминировано, а поверх еще брошена МЗП[118]. Минировали по-всякому, и земля уже слежалась, так что на глаз определить, где мины было почти невозможно.
Вторая линия обороны представляла собой почти непреодолимое для группы людей препятствие, своего рода крепость. То ли бульдозерами, то ли экскаваторами был навален сплошной двухметровый вал земли, а наверху по этому валу был устроен бетонный забор, на треть вкопанный в землю и увитый колючей проволокой. Там, где были устроены огневые точки — а их было много, очень много — в заборе внизу пробивалась дыра, она расширялась для достаточного обзора и пулемет или гранатомет били через нее, при том позиции огневых средств были отодвинуты чуть назад, чтобы стрелки не пострадали от осколков в случае, если на заборе подорвется граната.
Огневых средств, прикрывающих второй периметр было много — пулеметы всех моделей и видов, три четверти — нештатные, китайские всех видов, советские, китайские, румынские и болгарские ДШК, казахские НСВ. Был даже 14,5 КПВ на колесном станке. Как потом узнал Юрьев — ни один крупнокалиберный пулемет или гранатомет, изъятые у боевиков или вообще каким-либо образом попавшие в батальон, никогда не показывались, они все ремонтировались и приспосабливались к делу, устанавливаясь либо на машины, либо на периметр, и поэтому в батальоне было семь штатных норм крупнокалиберных пулеметов и три нормы ротных, пулеметом вооружались все, кто хотел и мог таскать его на себе. Были на периметре и Б-10, безоткатные орудия, а вот ЗУ-23-2, ЗГУ-2[119] и ЗГУ-1 устанавливались на машины как ценное и нужное в боевых выходах оружие. В батальоне не было ни одной транспортной машины, вооружены были все.
Вся территория батальона была изрыта норами как кусок сыра. Откуда-то взяли большие газовые трубы и по примеру чеченцев и дагестанцев в Карамахи вкопали их в землю на полутора — двухметровой, а то и больше глубине — образовавшиеся ходы спокойно выдерживали обстрел 120 миллиметрового миномета. Такие ходы вели ко всем огневым средствам периметра, к штабным и складским зданиям, к стоянке для техники, возможно, что и за периметр они вели. Там, где нужно было вести оборону — выкопали экскаватором траншеи, сверху положили бетонные плиты, а потом еще присыпали жесткой, каменистой горной землей. Все здания, какие были в периметре, завалили землей по самую крышу, оставив только бойницы, а на крышу положили бетонные плиты и опять землю. Даже если предположить, что кто-то прорвется в периметр — каждый такой дом сможет исполнять роль ДЗОТа. Закрытым был даже машинный парк.
Наконец, если предположить такое, что прорван будет второй периметр — оборону можно было держать на третьем. Это — сплошная цепь перекрытых траншей, подземных ходов из труб, ДОТов с пулеметами и автоматическими гранатометами. В отличие от второго периметра, у которого было слабое место — КП, ведь нужно же было въезжать и выезжать машинам, хотя КП по укрепленности напоминал крепостные башни и прикрывался танком — в третьем периметре таких слабых мест не было, он был сплошной и по укрепленности превосходил любой из стандартных блокпостов.
Медведь свернул к ППД, не доезжая Ферганы, до него с трассы была больше чем километровая дорога. В бронекузове не было окон, даже смотровых приборов не было — и Юрьев не мог просто себе и представить, к какой крепости они подъезжают.
Пропетляв между уложенными змейкой блоками, бронеавтомобиль подъехал к укрепленным воротам базы. Вся проверка свелась к тому, что Репей высунул свое рыло из кабины и продемонстрировал его «привратникам ада», после чего вначале убрали большой и длинный стальной брусок — засов, затем отъехали в сторону и сами ворота…
Когда выгружались — сержант Юрьев был потрясен. Даже сложно слово подобрать — насколько он был потрясен той циклопической картиной долговременных укреплений, которые развернулись перед его взором. Когда он ехал сюда — ему сказали, что обстановка здесь примерно как в Дагестане или Ингушетии, ни мира не войны, мелкие банды, с которыми вполне можно справиться. Сейчас же стало понятно — по вооружению людей, по размерам и конструкции огневых точек и рубежей обороны, по зарытым в землю зданиям — что здесь полным ходом готовятся к долгой, тяжелой, кровопролитной войне. Готовятся даже сейчас — в одном месте работал знакомый желтый Т-130, самый распространенный строительный гусеничный бульдозер СССР, а еще в одном — работал экскаватор, его самого не было видно, но было видно взметающийся вверх ковш, наполненный породой.
— Второй уровень укрытий делаем — сказал бесшумно подошедший со спины капитан — пять метров заглубление, бетонные перекрытия — бомбежку выдержит. Полностью независимый от первого уровня.
— Тащ капитан! — бодро сказал выгрузившийся из бронемашины Репей
— Топайте в казарму. Щас представимся старшему по званию, и придем. Увижу хоть одного бухого — всех вы..у.
— Так точно.
— Пошли. Сержант.
Они пошли по заглубленной до пояса широкой траншее — здесь вообще не было нормальных дорожек, только траншеи той или иной глубины, перекрытые или не перекрытые, капитан по пути иногда здоровался с встречными — их было мало, по пути встретили только двоих, видимо все были в тех или иных нарядах или на выезде. Здание штаба видимо было одноэтажным — но понять так это или нет было невозможно, потому что и оно было присыпано до верха землей и укреплено, а вход, получается, был через подвал и там тоже работали. Часового на входе не было, капитан просто толкнул дверь и вошел. Внутри везде горел свет, было темно — причем по-особенному темно, как темно бывает только в подземелье, даже со светом. Человек всегда чувствует подземелье, откуда при случае и не выбраться — видимо, инстинкт.
— Тут какой-то колхоз был — сказал капитан — когда-то. Когда мы пришли — ни хрена тут уже не было. Только разруха.
— А куда все делось?
— А хрен его знает. Люди говорят — бунтовали тут, Фергана же рядом, долина. Вот всех и прижали… к ногтю
Поднявшись по самодельной лестнице на второй этаж, капитан уверенно прошел по коридору, задержался у двери без таблички.
— Значит, щас я, потом приглашу. Батя у нас толковый, но не любит, когда мямлят. Отвечай коротко и по делу.
— Есть.
Постучав, капитан открыл дверь и скрылся за ней.
А вот сержант уже начал жалеть о том, что вообще ввязался в это дело. Он был из небогатой городской семьи, батя пил, мать его из дома выгнала, торговала на рынке. Шансов не было, заработка было все меньше. Когда-то давно и отец и мать работали на заводе, городок был небольшой — но в советские времена на такой городок всегда был завод, и даже не один — потому что везде, где живут люди, должен быть завод, и все должны работать. Когда наступила эра демократии — генеральный директор завода как-то вдруг стал его собственником, но собственником хреновым, все разорил. Сейчас из всего завода работал только один цех, а все остальное, в том числе огромные склады с железнодорожной веткой продали москвичам. Они устроили какие-то склады, еще и своих понастроили, а в том цеху, где работал отец — сделали супермаркет, моментально разоривший половину торговцев на базаре и сделавший неизбежным разорение другой половины торговцев, только не сразу, а попозже. Вот так вот… новая жизнь вторгалась в старый, с пятисотлетней историей городок, и получалось, что львиная доля жителей этого города никому и не нужна. Вот как-то так получалось — раньше все были нужны, на заводе даже рабочие руки постоянно требовались, директор ездил договариваться с начальником расположенной неподалеку колонии, чтобы дал бесконвойников, а начальник колонии ругался, что бесконвойников у него больше нет и он дал всех кого мог, а директор слезно умолял, говоря о горящем плане, потом ставил на стол неотразимый поллитровый аргумент с зеленой этикеткой и стороны приходили все-таки к общему знаменателю. Тех, кто работал на заводе, уважали, они были кормильцами семей и само слово «заводчанин» звучало гордо. А потом вдруг раз — и все вдруг стали никому не нужны, и самые «хлебные» места теперь в городе были — на большой лесопилке одного бизнесмена, который начинал с колхозной лесопилки, на которой пилили лес для себя колхозники, а теперь там был целый цех, отправляющий продукцию даже в Японию, потом на складе этих самых москвичей — он очень удобно стоял, можно было переваливать грузы, идущие из Европы и кормить ими Москву. Еще было выгодно работать в милиции и очень уважаемыми людьми стали те, кто работал в колонии — непыльная работа, а платят хорошо, с надбавками, форму дают, да и уголовники… за бутылку беленькой три цены платят. Еще кстати королями жили те, кто гнал самогон… а вот заводчанам уже места в этой жизни не было. Владимир Юрьев не хотел работать ни в одном из этих мест, решил пойти в ФСБ, в погранвойска — но почему-то не взяли, а вот в армию по контракту — взяли. Но все равно… он не ожидал так вот сразу… попасть на войну… и ему было страшновато, хотя он это и скрывал.
