воспользовался случаем и соблазнил Соноко просто из любви к искусству. Но c другой стороны, Соноко могла и не поддаться модному итальянскому обольстителю ― по той же самой причине.
Это для парижской светской львицы бальзаковского возраста роман с очередным д’Аннунцио почти обязателен ― иначе могут подумать, что совсем наоборот, это она не заинтересовала искушённого итальянца и вообще её бурная жизнь в прошлом. Соноко такие вещи не волновали. Громадная и независимая, как паровой корабль, она шла своим путём и никому не говорила, куда он ведёт и в чём заключается.
Вот с Юкио всё было по-другому. Понять его было невозможно, но Кимитакэ почему-то с ним было очень легко. Даже несмотря на то, в какую жуть затягивал его новый одноклассник.
Даже его странная причёска, с которой учителя так ничего и не смогли поделать, казалась более здоровой и естественной, чем у остриженной Соноко. Ведь
Кимитакэ продолжал размышлять, а тем временем ноги несли его к тем самым воротам.
Он миновал то самое поле боя между фабрикой и садом ― но там было настолько безлюдно и тихо, что казалось, будто город покинут. Недавней шпаны не было и следа ― очевидно, отсыпались после вечерних приключений.
А вот и особняк семьи Накамото. Ворота не заперты ― шпана, даже если и забредёт сюда, слишком хорошо знает жизнь, чтобы лезть в этот сад.
Только сейчас он заметил в саду кусты шиповника, усеянный алыми розами, настолько великолепными, словно это был рисунок из ботанического атласа. Очень красивые, но при этом совершенно неуместные в этом прекрасном японском саду.
Кимитакэ провёл пальцем по бархатному лепестку и вспомнил, что роза ― цветок чужеземный. И в эпоху Мэйдзи служила, чтобы объяснять характер европейца: красивая внешность скрывает шипы коварства. А японцу уместо любоваться цветущей сливой или сакурой. Даже портреты погибших героев в газетах обрамляют ветвями сакуры, чтобы напомнить читателю: жизнь так же мимолётна, как их цветение.
Он подошёл к дверям, позвонил. В утренней тишине звонок прозвучал почти оглушительно.
Открыл ему сам банкир ― всё в том же строгом сером костюме, но под глазами заметные тени.
― Да это же ты, Кими-кун…― произнёс он,― Заходи, я так рад тебя видеть.
― А где слуги? Где все?
― Спят. Все спят. В этот час все ещё спят, кроме стариков и шпионов.
Кимитакэ вошёл в прихожую. На первый взгляд в ней ничего не изменилось. Но уже снимая обувь, он почуял ― в доме произошло что-то важное.
Хозяин подошёл к той самой двери и отодвинул, словно приглашая незваного гостя.
― А ты ещё занимаешься этим свои юхицу?― поинтересовался он.― Мне Соноко что-то про это рассказывала. Что ты в своём возрасте уже изрядный каллиграф.
― Я хоть и каллиграф,― сказал Кимитакэ,― но юхицу ― то есть имитацией чужого почерка ― не занимаюсь. Вот мой дедушка Садотаро ― тот всю жизнь практиковал юхицу, хоть и считал его искусством низким, для женщин. Меня же интересует вэнь в чистом виде.
― Недурно, недурно. Хотя и скучно наверное ― писать всё время чужие слова…
Приёмная банкира была теснее, чем та, где он разговаривал с его дочерью. И тут царил хаос ― низкие, по европейской моде, кожаные кресла в беспорядке вокруг низкого столика, а сбоку ― наполовину сложенная ширма. На столе стояла бутылочка из белого фарфора ― очевидно, сакэ того самого сорта Дайгиндзё, про которое он только что вспоминал.
Воздух пропитан табачным дымом и повсюду ― переполненные пепельницы и почему-то чашечки с икэбаной в новомодной “лохматой” манере.
― Что случилось?― спросил Кимитакэ.
― О, ты заметил.
― Заметил, но не знаю, что именно.
― Соноко пропала.
У Кимитакэ закружилась голова ― как если бы его долго вели с завязанными глазами, а потом вдруг сорвали повязку и он обнаружил, что стоит на обрыве над немыслимой глубины пропастью.
― Её похитили?― спросил он.
― Если и похитили ― ничего не сообщали,― пробормотал банкир,― Просто не вернулась из школы. Оттуда ― ушла, а сюда ― не пришла.
Невольно вспомнились те опасные ребята, с которыми он столкнулся в прошлый раз.
― Я… слышал, что возле парка Сагояма собирается отборная шпана,― предположил Кимитакэ,― На улицах становится всё опасней.
― Она мимо парка никогда не ходила. Знала, что там опасно. Но их уже допрашивают.
― И что они рассказали?
― Пока ничего не вспомнили, но на фронт уже просятся.
Кимитакэ припомнил более серьёзных противников, которых они повстречали на чёрном рынке.
― Может быть, это сделали какие-нибудь более опытные бандиты?― предположил он.― Которым не порезвиться, а денег нужно. Так даже проще ― деньги у вас есть.
― Нет. Долго объяснять и бесполезно рассказывать ―
― А она говорила о чём-то таком? Может, записку оставила?
― Если бы что-то такое было, я бы тебе об этом сказал. А пока могу лишь признаться, что я никогда не понимал мою Соноко. Сперва она была слишком маленькой, потом вдруг выросла, но понятней не сделалось. А вы с ней ладили. Ты её, кажется, понимал. Ведь вы так молоды, молоды…
Он налил себе чашечку ароматного жёлтого сакэ. Вопросительно посмотрел на школьника.
Тот развёл руками ― как
