С пролеска вырываемся опять на поле, совсем узкое, но длинное и прямое. Мы несемся по полю к плотной стене елового леса, у которой и останавливаемся, выстроившись в ряд лицом к врагу. Степняки, выскочив из пролеска, увидели нас и взревели:
– Уло! Кху-кху-кху!
Они не стреляли, считая, что нам никуда не деться, и, улюлюкая, летели, предвкушая скорую расправу.
Усмехнулся, глядя на спешку степняков. Мы стоим, а они скачут еще быстрей. Спешат напиться крови? Ну-ну, сейчас своей захлебнетесь.
Я вложил в свой свист всю силу, от которой, показалось, вокруг покачнулись елки, стряхнув снег со своих лап. Кони вздрогнули, а мой жеребец вдруг взвился на дыбы. Пришлось вцепиться в гриву, чтоб не вылететь из седла. А елки действительно качнулись, выплескивая из своих объятий русскую кованую рать, тут же устремившуюся вперед.
Успокоив жеребца, досадно посмотрел на атакующие сотни.
– Китеж! – летел впереди боевой клич.
Треск и крики, жалобное ржание…
Степняки, уцелевшие от удара первого ряда бояр, тут же гибнут, налетая на острые рогатины второго ряда. Тех, кто выжил при столкновении, в мгновение располосовали саблями. Единицы скачут прочь, пытаясь уйти, но вылетают из седел, пронзенные сразу несколькими стрелами. А я хотел взять одного степняка живым. Ага, взял языка, выбирай любого – вон лежат. Еду к стоящим Лисину и Садову. Оба удовлетворенно смотрят на убитых монгол.
– Тимофей Дмитриевич, мы же…
Оба поворачиваются:
– Что?
И смотрят на меня, а в их глазах полыхает пожар Рязани и Китежа. Вздыхаю, ну что тут скажешь? Сказать нечего, особенно Садову. Языка в бою добыть будет проблема, а по одному степняки не передвигаются, предпочитают большие компании.
– Все хоть целы?
Лисин озирается:
– Да вроде все. – И тут же добавляет: – Ну и свистнул ты, княже, что своего жеребца напугал.
– Угу, – буркаю в ответ, – откуда я знал, что он такой пугливый?
– Княже, а это что? – Садов показывает мне за спину.
Оборачиваюсь и тяну поводья, жеребец послушно крутится на месте. Ратники, что стоят рядом, тоже улыбаются. Пристально смотрю на уже хохочущего Лисина.
– Чего смешного, Макар Степанович?
Лисин, утирая выступившие слезы, опять показал мне за спину:
– Щит, Володимир Иванович. Ты на дикого образа стал похож.
Снимаю щит со спины. М-да, густо натыкано. Свой щит я оставил, так как он давал блики, поэтому взял обычный.
– Не дикий образ, – поправил я сотника, – а дикобраз.
Про дальнего родственника простого ежа я рассказал после того, как Демьяна «дикобразом» обозвал. Тот после тренировки весь вспотел и, сняв шлем и подшлемник, предстал со всклоченными волосами. Выглядел он тогда действительно как дикобраз.
А Горин уже рядом и показывает свой щит, тоже густо утыканный:
– Я как его на руку перебросил, испугался было.
– Поздно пугаться, – говорю я, пытаясь вытащить стрелу. – А я вот не перебросил, договаривались-то стрелами всех перебить. – И выразительно смотрю на сотников, а им хоть бы хны – довольны боем, и все тут. М-да, вот и планируй операции, все равно по-своему сделают. Вздыхаю и продолжаю пытаться вытащить стрелу. Она ломается. Плюнуть бы на этот щит да взять другой, но как же клич «Со щитами»? В бой-то с этим шел.
– Понатыкали, ироды! – ругаюсь сквозь зубы. – Вот как стрелять-то на скаку надо! Только нам с Гориным и досталось.
Демьян со стрелами поступил кардинально – он их просто обрубил.
– А чего удивляться, мы последние скакали, а еще Варнавин рядом был.
– Варнавин! Жив ли?
Бояре крутят головами, а Лисин хмыкает:
– Жив Николай. Вона, тож как дикий образ едет.
Все смотрят в сторону перелеска, откуда на лошади, да еще с двумя привязанными заводными и чем-то нагруженными, едет Николай Варнавин. Облегченно вздыхаю – ну, слава Богу, жив. Варнавин здесь все тропы знает, и задание у меня для него имеется: ему вместе с братом предстоит поисковый рейд. Необходимо найти отряд Евпатина, то есть Евпатия Коловрата. Николай подъезжает, и все видят его щит за спиной, тоже утыканный стрелами. Он оглядывает поле, удовлетворенно хмыкает, перекидывает щит и, показывая нам, говорит:
– Вот, смотрите, бояре, поганые поди весь свой запас стрел в меня всадили.
Подлетает Михаил Варнавин и сгребает брата в охапку:
– Жив!
Николай отмахивается:
– Да жив я. И с прибытком. – Показывает на заводных. – Только Ветерка жалко, и щит в ежа превратили.
И он, так же как и Демьян, смахивает стрелы саблей. А Михаил его толкает:
– Да ладно, ты лучше расскажи, как дело было.
Николай чешет лоб:
– Как-как, а так. Как коня-то подстрелили, успел я соскочить – и в лес, как говорили-то. А в щит так и бьет, так и бьет. Я за сосну-то спрятался, гляжу, а там трое поганых, прям на лошадях за мной так и прут. Вот так, не хоронясь-то. Ну, я взял и стрельнул. Двоих стрелой взял, третьего на саблю, вот. Выглядываю на поле, а там никого, все за вами погнались. Ну, собрал я добро и сюда скорей. Вот.
– Все, пора отсюда уходить. Лошадей согнать и добро на них увязать. Уходим, бояре! – И я в последний раз смотрю на далекий дым.
К вечеру следующего дня возвратились в лагерь. Кубин встречал нас, предупрежденный дозором.
– Ну? – вопросительно посмотрел он на меня.
– Рязань пала. Мы никого не встретили. Сотню поганых списали. Варнавиных с десятком ратников в поиск отправил.
Дед Матвей вздохнул и отвернулся. Я понял, о чем он думает.
Зимний лес невероятно красив, когда одевается в снежное серебро. Разлапистые елки, украшенные снежными шапками, похожи на столпившихся подружек, которые собрались посмотреть на странных людей, замерших среди них.
Люди затаились за рублеными щитами из бревен, замаскированными лапником, щедро присыпаны снегом. Сидели не шевелясь. Ждали.
– Сигнал! Княже, сигнал!
– Не кричи, вижу.
Я поднял руку, показывая, что сигнал видели и поняли, толкнул Демьяна, и он, привстав повыше, замахал руками, подавая знак на другую сторону поля.
– Приготовились, всем сидеть тихо.
Послушал расходящийся шепот повторяющейся команды, потом повернулся к Борису:
– Ну, все, Боря, иди с Богом. Только на этот раз как договаривались, лады?
Борис кивнул и исчез в лесу.
Эта засада не первая. Три раза мы делали ловушки для небольших отрядов монголов. Два раза обошлись без потерь, а в третий раз пошло не так, как планировал. Бояре, привыкшие к прямому бою, роптали на то, что выскакиваем, как тати из леса. Ну и выскочили, не дожидаясь нужного времени. В результате наши потери составили тринадцать ратников убитыми и одиннадцать тяжело ранеными, из них трое уже не бойцы. Причем мне даже отчитывать нерадивых не пришлось. Наставляли провинившихся Кубин и, неожиданно для меня, Лисин Макар Степанович, один из сотников, который вывел свою сотню в атаку только на поддержку остальных. Теперь, надеюсь, будет так, как задумано.
