А уж как там насчёт «слюбиться» – сие не для великих княжон.
– Примечательные стихи, – разбил неожиданную тишину папенькин голос, – весьма примечательные, только вы, душа моя, зря так о ружейной охоте отзываетесь. Отменная, доложу вам, штука…
– Я не поклонник бессмысленного истребления свободных тварей. – Толстый поэт предпринял попытку поклониться. – Лишь в слиянии с первозданной природой мы обретаем совершенство и счастие…
Папенька не ответил, он ещё по дороге решил не толочь воду в ступе. Сказал то ли комплимент, то ли нет и отошёл с неведомым образом затесавшимся к литераторам бароном Крузе. Зинаида поправила браслет и приготовилась к дурацкой беседе.
– Ты ведь ещё не знакома с Кнуровым? – на весь зал осведомилась глубоким басом Варвара и, не дожидаясь ответа, развернулась к поэту. – Денис Платонович!
– Ваше сиятельство! – взвыл кудрявец, словно читая очередной стих. – Я у ваших ног!
– Передаю тебя Зинаиде Авксентьевне, – усмехнулась старая графиня, – у неё ножки помоложе, вот к ним и припадай.
– Ваше высочество, – просиял поэт, – смел ли я надеяться…
– Почему бы и нет? – Зюка выдавила из себя что-то похожее на улыбку. – Рано или поздно я узнаю́ всех… друзей бабушки. Про вас же я наслышана и от дядюшки Егория Кронидовича. Он весьма высоко ценит ваши элегии…
– Я буду счастлив прочесть вам любую. – Зюке показалось, что поэт плотоядно облизнулся. Княжна приготовилась к неизбежному, но её спас выросший как из-под земли Гаврила. Вернее, спас бы, будь он кем-нибудь другим.
– Зинаида Авксентьевна! Какое немыслимое счастие вновь видеть вас! – Чудинов изысканно поклонился. Многие дамы полагали литератора столь же интересным, сколь и одарённым. Зинаида с ними не спорила – улыбки Гаврилы были столь же тошнотворно приторны, сколь и его писания.
– Зинаида Авксентьевна, – не замеченный ранее господин с неприятно знакомой родинкой, кажется, философ и историк, протиснулся вперёд, – что вы скажете об «Изгнаннике любви»? Не правда ли, волнующе?
– В той же степени, что и стихи Дениса Платоновича, – нашлась Зюка, высматривая папеньку. Барон Крузе куда-то делся, и Авксентий Маркович обречённо беседовал с двумя господами, один из которых был чудовищно худ, другой нервен и лыс. Авксентий Маркович перехватил взгляд дочери и ободряюще кивнул. Великий князь был не из тех, кто задержится в обители Муз и Разума долее необходимого.
– Варвара Виссарионовна – наш добрый гений, – напомнил о себе Кнуров. – Её доброта безмерна.
– И она будет вознаграждена в веках, – оживился философ. – Гений Дениса Платоновича и Гаврилы Дмитриевича обессмертит имя их покровительницы.
– Имена всех наших добрых друзей, – галантно уточнил Чудинов. – Я был бы счастлив посвятить свой новый роман Зинаиде Авксентьевне.
– Увольте! – Вырвавшийся возглас следовало немедленно подсластить, и Зюка торопливо добавила: – Я ещё не совершила ничего достойного, и потом мой брат… Он будет возражать.
– Вы прекрасны, для поэта этого довольно. – Господин Кнуров придвинулся к княжне, хоть и так стоял ближе, чем следовало. – Моя следующая элегия ваша по праву!
– Я не заслуживаю этой чести, – твёрдо сказала Зинаида. – Гаврила Дмитриевич, о чём будет ваш новый роман?
– Вы столь же скромны, сколь и прекрасны, – не сдавался Кнуров, – но если вам претит принять бескорыстное посвящение, вы одним вашим словом превратите меня в вашего должника. Стоит лишь напомнить министру Двора о прошении, что я подал на высочайшее имя в прошлом месяце. О, это такая малость, однако поэты не ходят по земле, но витают в эмпиреях. То, что какому-нибудь конногвардейцу кажется смешным, нас убивает…
– Денис Платонович, – мотнул лохмами Чудинов, – вы можете смутить Зинаиду Авксентьевну…
– Что вы, – покачала головой Зинаида. – Я… Я поговорю с Василием Васильевичем, как только его увижу, но разве Варвара Виссарионовна, Егорий Кронидович или мой кузен Антон Арсеньевич, он ведь тоже пишет…
– О, – голос поэта закудрявился ещё больше, – это такая малость, что я не счёл возможным обременять брата государя, поэты же, открою вам тайну, ужасно ревнивы друг к другу, но коли вы изъявили желание…
Она изъявила? Она просто не хочет, чтобы на виршах этого толстяка красовалось её имя!
– Денис Платонович, вам так же трудно отказать, как Милорду… Это наш лебедь, он живёт в Хотчине… Внешне вы несхожи, но душой Милорд такой же… поэт.
– Изумительно! – закатил глаза Кнуров. – Отныне я стану подписывать свои посвящения вам Лебедем Северных озёр… Более того, в этом прошении… Я просил государя позволить мне принять другое, более приличествующее стихотворцу имя, а что может быть лучше, чем Лебедев или же Лебединский?
– Вы спрашиваете о моём новом романе? – несколько поспешно вмешался Чудинов. – О, это будет история горского юноши, воспитанного монахами. Сын князя, ребёнком он был захвачен в разорённом ауле хорошо известным всем нам генералом…
– Вы, Гаврила Дмитриевич, рассказываете чудовищные вещи, – лысый господин с нервически дёргающейся щекой и горящими глазами оставил папеньку и присоединился к беседе, – в то время как Зинаида Авксентьевна хотела бы слушать о любви, о счастливой любви. Ваша светлость, я ведь не ошибаюсь?
– Нет, – с благодарностью приняла негаданную помощь Зюка.
– Иначе и не могло быть! – воспрял будущий Лебединский. – Песнь любви, песнь счастливой, торжествующей любви! И я, исполняя волю нашей очаровательной Музы, немедля…
– Постойте, Денис, – осадил поэта лысый, с каждым мгновеньем нравящийся княжне всё больше и больше. Мало того, что он оттеснил Кнурова с Чудиновым, он назвал её, как дочь праправнука правившего монарха, без льстивого «высочества». – Речь шла о романах, и я сегодня же пришлю вам «Страсти Сибири». Испытываю надежду, что вас тронет чувство, вспыхнувшее между оказавшимся за Камнем по воле, скажем так, рока блестящим молодым человеком и юной крестьянкой, не задетой тлетворным влиянием…
Овладевшая было Зинаидой симпатия умерла, не успевши расцвесть, но природная жизнерадостность великой княжны вкупе с копившейся добрых два часа злостью заставили осведомиться, не является ли влюблённый мятежным лехом.
– О! – принял мяч Чудинов. – Зинаида Авксентьевна умеет читать меж любых строк! Но сколь я счастлив, что мой бедный Хабрович не оставил её золотое сердечко безучастным.
– Это вы, Гаврила Дмитриевич, читаете если не между строк, то между чужих слов, – поморщился лысый. – Её светлость всего лишь хотела узнать, не следую ль я за явившейся в последнее время модой – делать героя романа всенепременно французом, в наших эмпиреях затерявшимся, или вот, пальцем не станем указывать, лехом. Правду сказать, я её опасения понимаю. В последнее время на книжных страницах от иностранщины просто житья нет, на что справедливо указано в последнем «Улье»…
