Выпили. Баренц положил на хлеб тонкий, почти прозрачный ломтик сала, но закусывать не стал. Не в роденийских привычках перебивать послевкусие от первого глотка ракии. Потом можно, но только после третьей. И после ответов.
— Владыка знает, что ты здесь, Моисей?
— Догадывается, — хмыкнул начальник роденийской разведки. — Но если бы не смылся, то меня бы уже расстреляли.
— За что? — ломтик сала упал на дно корзины, но Рудольф этого уже не заметил. Руки вдруг сами собой потянулись к огнеплюйке на поясе.
— За предательство, — Моисей всё так же невозмутимо наполнил стаканы.
— Оно было?
— Я слил пиктийцам место и дату десанта.
— Да ты…
— Угу. Но подробности Холмского контрудара — уже не моя работа. А про пещеру сообщил, уж извини.
— Зачем?
— Мечта, Руди, исключительно мечта! Я всегда хотел переиграть Эрдалера, и сейчас, когда он сам идёт в ловушку…
— Ты идиот.
— Согласен, идиот. А ещё покойник, как и ты. Ведь в жизни с осуществлённой мечтой теряется смысл. Зачем она вообще нужна, если мечтать больше не о чем?
— А Владыка?
— Он обойдётся без нас, Руди. К счастью, есть кем заменить.
— Имеешь в виду профессора?
— Кого же ещё? Незаменимых людей не бывает, так что если уходить, так уходить с честью!
— Она у тебя осталась после гибели десанта?
— Потери оправданны. Ты уже не успеешь этого понять, но поймут потомки. Если смогут простить.
Человек у камина мысленно потянулся к тому, кто сейчас остро необходим. К тому, на кого можно взвалить хотя бы половину тяжкой ноши.
— Еремей?
— Что-то случилось? — профессор откликнулся сразу.
— Случилось всё и сразу. Ты нужен здесь.
— Завтра.
— Это срочно.
— Я же сказал — завтра.
— Дело не терпит.
— Оно всегда не терпит. И дай мне собраться с духом.
— Перед смертью не надышишься. Это образно, если что.
— А я попробую.
— Тебя часто о чём-то просит Владыка?
— Я и сам был Владыкой, пока кое-кто меня не вышвырнул. Завтра.
— Покажите язык.
— Бе-е-е… — Михась скорчил смешную, как ему показалось, рожу.
— Замечательно, — седая женщина со значками в виде обвивающих чашу змей на петлицах улыбнулась невинной шутке Кочика. — Думаю, что восемь или десять очистительных клизм окончательно поправят ваше здоровье.
Бывший лётчик от испуга икнул, дёрнул рукой и сшиб стоявшие у кровати костыли. Он вообще не любил лечебницы, а некоторые процедуры всё больше и больше укрепляли его в этом мнении. Вот скажите, каким образом по высунутому языку можно определить правильность срастания костей в переломанных ногах? Неужели странные конструкции из спиц и обручей как-то влияют на его цвет и влажность? Вот ракия влияет, да… Но вроде бы вчера употребили в меру, без этого, как Еремей говорит… без фанатизма. И закусывали хорошо — Вольдемар постарался.
Медведик, как наименее пострадавший (сквозную дыру в кишках заштопали ещё в полковой лечебнице), тоже не любил лечиться и скрашивал госпитальную скуку самовольными отлучками. Нет, не подумайте ничего дурного, у него в столице жена и трое детей! Как не навестить семью несмотря на все запреты? А на обратном пути, естественно, заглянуть в кабачок на углу Зелёного проспекта и улицы Пантелеймона Целителя. Отставной десятник, что там заведует, для раненых товарищей делает солидную скидку. Понимающий человек.
Тем временем седая лекарка продолжала исследовать Михася. Зачем-то заглянула в глаза, оттянув поочерёдно нижние веки, заставила посмотреть на молоточек, потыкала пальцем в живот, ещё раз заставила высунуть язык…
— Жить будете.
— Спасибо!
— Не стоит благодарности, — усталое лицо на краткий миг осветилось слабой улыбкой. — Это случится совсем не скоро.
— А когда? — с надеждой спросил Михась, которому до смерти надоели железные капканы на ногах.
— Всему своё время. Отдыхайте пока.
Кочик откинулся на подушки. В глубине души он боялся этой женщины с застывшими во взгляде колючими льдинками. По госпиталю ходили слухи, будто Матильда Жайворонок может не только вернуть человека к жизни, но и высказать в лицо собственные мысли о нём, причём не смотрит ни на звание, ни на должность. Поговаривают, что она самого Начальника Генерального Штаба однажды гоняла по забитым ранеными коридорам, а парочку проворовавшихся каптенармусов лично расстреляла из наградной огнеплюйки. Серьёзная женщина! И что Матвей в ней нашёл? Нет же, наплевал на все предупреждения и засыпает комплиментами…
Самое странное — профессор Баргузин действия Барабаша полностью одобряет и поддерживает. Более того, он вчера вечером заставил Вольдемара, как единственного ходячего, принести цветы из госпитального парка. Тот и принёс, маскируя в букетах бутылки с ракией. Они все, наверное, посходили сума.
— А вы как себя чувствуете? — Матильда осторожно положила ладонь на лоб Матвея, проверяя температуру. Ртутные тепломеры определяли её точнее, но почему-то всегда хотелось дотронуться до…
Отдёрнула руку, боясь признаться самой себе, что простое прикосновение отдаётся щемящей болью в сердце. Нельзя признаваться… нельзя. Злая судьба ревнива и вот уже который год наносит удары, забирая любимых людей одного за другим. С потерей мужа, погибшего на границе с каганатом, смирилась… или просто за прошедшие с того момента пятнадцать лет притерпелась. А в прошлом году война унесла сразу и сына, и внучку. Нет, больше такого не случится, потому что терять уже нечего.
— Это вам, товарищ младший воевода! — чуть слышный шорох, и из-под кровати будто сам собой вылетел букет роз, неведомым чудом сохранивший на лепестках капельки утренней росы.
От обращения к Матильде по званию Барабаша отговаривали все, и он согласился… чтобы в решительную минуту позабыть обо всём.
— Спасибо, — Матильда вдохнула давным-давно позабытый запах. — Спасибо, Матвей.
И она уже не замечала ничего. Не видела, как профессор подхватил костыли, сунул кулак под нос Михасю Кочику, заставляя того укрыться одеялом с головой, и, поддерживаемый Медведиком, вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Сложно смотреть на мир, когда в глазах стоят слёзы, а в ушах звучит музыка, слышная только двоим.
— На прогулку, товарищи? — человек в форменной накидке без знаков различия махнул рукой, и ещё один, точно такой же боец с добрым лицом прирождённого головореза, подкатил кресло на колёсиках. — Карета подана, товарищ профессор!
За прошедший месяц Еремей привык к ненавязчивой опеке, состоявшей из постоянного вооружённого караула у дверей палаты, сопровождения на расстоянии даже на прогулках в госпитальном парке, и не протестовал против этого. Нужно, — значит, нужно… У людей работа такая, не хуже прочих, и жаловаться бесполезно, да и некому. Уже некому — невидимый собеседник на вопрос об охране выразился грубо и просил не обращать на них внимания, даже если те захотят лично проводить охраняемый объект до толчка.
