– Понимаю. – Голос великой княжны был тверд. Отступить хотя бы на полшага, показать слабину? Никогда! Любезный брат Митенька тотчас воспользуется любой брешью в обороне.
– Боюсь, не до конца понимаешь. Со временем любовь превращается в привычку, а тоска по родной земле только усиливается. Ты не будешь счастлива.
– Я буду счастлива. А что во-вторых?
– Во-вторых? Ну, хотя бы стесненность в средствах. Твой Лопухин не богат. Ты же не получишь ничего, и это будет только справедливо. С какой стати давать тебе приданое?
– Значит, буду бесприданницей.
– Не надейся на блестящую жизнь. Вас не пригласят ни к одному европейскому двору. Вам придется вести жизнь частных лиц где-нибудь в маленьком приморском городке вроде Ниццы, считать сантимы и дуреть от скуки. Ты будешь поливать огород, а любопытные обыватели, глазея на тебя, скажут: «Она могла бы стать королевой Бельгии»…
– Пожалуйста, больше ни слова о Франце-Леопольде!
– Как скажешь. Я буду говорить о Лопухине. Известно ли тебе, что он уже был женат?
– Разумеется.
– Ходят слухи, будто он свел в могилу свою жену.
– Низкая клевета! Он не любил ее. Ему пришлось жениться по настоянию матери. Элен Салтыкова знала, что он ее не любит, и все же пошла замуж. Быть может, ее несчастие в любви помогло чахотке свести ее в могилу, я не знаю. Вот и подумай, Митя, какую участь ты мне готовишь, уговаривая выйти за Франца-Леопольда!
Великий князь усмехнулся:
– Сама же только что требовала: ни слова о нем. Ну ладно, молчу, молчу… А ты подумай. Ты очень хорошо подумай, но только недолго. Уже нет времени на долгие раздумья. Не люб этот жених – ну что ж, тебе подыщут другого. Но о Лопухине забудь! С ним ты будешь несчастлива, а я тебе брат и не допущу этого. Запомни.
– Я могу идти? – с сарказмом осведомилась Екатерина Константиновна.
– Можешь.
Сестра удалилась твердой походкой, с высоко поднятой головой. Не похоже было, чтобы она смирилась. Не попыталась оставить за собой последнее слово в споре – значит, что-то задумала. Дмитрий Константинович чертыхнулся про себя. Сегодня все шло как-то не так.
Он проводил за работой по восемнадцать часов в сутки и пока лишь нащупывал рычаги управления громадным Дальневосточным краем. Осторожно испытывал их на прочность. Смещал одних чиновников, назначал других. Вникал в застарелые головоломные проблемы, исподволь готовя перемены. Было трудно, иногда хотелось бросить все к черту, но в конце концов возвращалась уверенность: он справится. В конце концов, его готовили к этому с малолетства! И он не глупее других.
Но вчерашняя телеграмма от государя ахнула бомбой. Братец Мишенька пожелал снять с себя бремя государственных забот, вот как! Папá спрашивал мнение младшего сына. Папá был уже не тот, что раньше, – еще несколько лет назад он созвал бы Государственный Совет, выслушал мнения сановников и принял единоличное решение. И никто не посмел бы его оспорить!
Дмитрий Константинович был бы рад, если бы все поскорее кончилось – так или иначе. Стать со временем российским императором – великая честь, но совсем не великая радость. Радость сродни той, какую ощущает лошадь, впрягаемая в тяжеленный воз да еще в распутицу. Об ответственности и говорить нечего – и так всякому понятно.
Но вот беда: человеку почему-то свойственно карабкаться все выше и выше, примеряя свои силы ко все более сложным и масштабным делам. Зачем – непонятно. Не ради же пустого тщеславия!
Справится он или нет – вопрос так не стоял. Понадобится – придется справиться. Дмитрий Константинович верил в себя. Справляется же он с делами наместничества!
Тут, правда, много помогал морской министр адмирал Грейгорович, взявший на себя проблемы владивостокского порта и флота. Бывало, однако, что и тут приходилось вмешиваться. Только вчера суровый адмирал публично избил вора-подрядчика и отдал его под суд. Великий князь попенял адмиралу за рукоприкладство, а распоряжение отдать вора под суд оставил без изменений. Были и иные флотские вопросы, требующие внимания наместника.
А все-таки Грейгорович, намеревающийся задержаться во Владивостоке до торжеств по случаю открытия Транссибирской магистрали, был как нельзя кстати. До вчерашнего дня. После телеграммы – как с цепи сорвался. Вошел без доклада и часа два уговаривал: не следует-де противиться воле государя, которая хоть и не высказана пока, но непременно будет ожидаемой и однозначной. Взывал к ответственности перед Россией, обещал всяческую поддержку, сулил беды в случае отказа.
В общем – надоел.
Возражая, Дмитрий Константинович пустил в дело едва десятую часть имеющихся у него аргументов. Закон о престолонаследовании по завещанию существует, но слыханное ли дело, чтобы престол на Руси передавался младшему сыну? Один раз это случилось и кончилось бунтом – правда, почти бескровным, но все-таки бунтом. Поймет ли народ? Кого поминают с церковных амвонов сразу за государем, при «многолетии» царствующему дому? Брата Мишеньку. В один день этого не изменишь, нужна поддержка Церкви и нужно время. И самое главное: нужна уверенность в том, что брат Мишенька не пойдет на попятный. Вот этой-то уверенности у великого князя Дмитрия Константиновича не было совсем.
Скорее, наоборот. В решимость брата жениться на японке, перечеркнув свое право занять престол, Дмитрий Константинович верил. Не верилось в другое – в то, что камарилья, окружающая цесаревича в Петербурге и Гатчине, позволит ему это сделать. Наиболее развитое после безответственности качество братца – внушаемость. Его еще заставят зубами вцепиться в свои права! Дурак «прозреет» и вцепится!
Положим, после Манифеста о престолонаследовании у него будет гораздо меньше возможностей сделать это, но в том, что он выкинет еще не один глупейший фортель, – нет сомнений.
В том-то и дело. Внутри себя Дмитрий Константинович уже решился. Нельзя было выбрать спокойную жизнь, отказаться от престола, зная, на что способен братец Мишенька!
Никакого виду он, конечно же, не подал, но мысли-то куда денешь? Роясь тучами, они мешали вникать в дела.
А тут еще упрямая сестра с ее фантазиями! Хоть кол на голове теши, как говорят в таких случаях в народе. Ну какое значение может иметь любовь, если на кону стоит спокойствие государства?
Пытался объяснить ей это – устал, бросил попытки. Начал приказывать. Прикажешь ей, как же! Не та порода. От раздражения усиленно вникал в вопросы подготовки к торжествам. Ездил на железнодорожные пути смотреть место, где не хватало одного рельса, вымерял сам рельс, дабы убедиться, что он не длиннее и не короче, чем нужно, осматривал золоченый костыль и кувалду, коей оный костыль должен быть забит под оркестр и овации, спорил со строителем трибун, вникал в меню банкета – словом, занимался делом большого политического значения вместо реально насущных дел. И оттого злился еще больше.
Отправить упрямую Катеньку под конвоем в Петербург без недвусмысленного приказа государя не представлялось возможным. Да и при наличии такого приказа возникли бы трудности. Последнюю надежду образумить сестру давало, как ни странно, само прибытие «Победослава» во Владивосток, ожидавшееся не сегодня-завтра. Великий князь, влюбчивый в отрочестве, прекрасно знал по личному опыту, как благотворно действует разлука на неокрепшие чувства и такие же умы. Человек влюблен не в предмет своих мечтаний, а в свои представления о нем. Перед великой княжной предстанет не изящный кавалер, памятный ей по Царскому Селу, а огрубевший в походе и, главное, в пиратском плену человек средних лет с загорелым сверх меры лицом, глубокими морщинами, сединой в волосах… Возможно, и с выбитыми зубами. Тут-то и разлетятся на куски иллюзии. Вдребезги. Во всяком случае, должны. И где она, любовь? Ау! Ищи ветра в поле.
Малым ходом «Победослав» входил в Золотой Рог.
Ему оглушительно салютовали батареи мыса Голдобина, и, прерывая плавное скольжение над волнами, панически метались ошалевшие от грохота чайки. Впереди на Адмиральской пристани развевались флаги и сияла на солнце медь духового оркестра. Вся Корабельная набережная была черна от народа.
Никакая сила не удержала бы в кубрике свободных от вахты матросов. Враницкий свирепо, больше для виду, косил на непорядок глазом, но никого не шпынял и вахтенному начальнику на вид не ставил. Всякий, кто прослужил достаточно и при том не окончательный дурак, знает: бывают такие минуты, когда никакой пользы из строгости извлечь нельзя, хоть пополам разорвись.
Спокоен Враницкий. Знает, что никакая мелочь не упущена. Палуба чиста, как паркет перед балом, всякая медяшка сияет нестерпимым блеском, флаг и брейд-вымпел развеваются, как им положено. А ведет корвет к Адмиральской пристани, конечно, командир. Хорошо ведет. Значит, не только волнуется, но и гордится своим судном. Не самая мощная боевая единица «Победослав», но красив и величествен. Право руля! Все паруса долой!
