присоединиться к компании таких же новичков, восторженно топтавшихся рядом прозрачными экранами. У причальной мачты настало время обычных гостей, очередь которых длинной змеей выстроилась на летном поле. Справа светили фарами мобили и вагены на парковочной площадке, а если наклониться, то было видно огни Билегебена. От непривычной высоты слегка кружилась голова, а левая рука принялась инстинктивно искать, за что бы схватиться. Раздался взрыв хохота, потом мужчина в маске тигра опустился на четвереньки и распластался звездой прямо на прозрачном экране. Девушки ахнули и зажали рты. Шпатц прикрыл глаза и отпил игристого. Восторг нового впечатления смешался с вином, пузырьки которого, казалось, щекочуще лопаются под всей кожей. «Поднимемся над облаками», — подумал Шпатц, потом решительно опустился на колени и последовал примеру «тигра». Новый восторженный всхлип и аплодисменты девушек. Летное поле было прямо под ним. Было до дрожи страшно и весело. Шпатц уже и думать забыл про свое унизительное положение эскорта, про мерзкую ухмылку костюмера Ирмы, который с издевательским почтением застегивал пуговицы на жилете и накидывал на плечи плащ в виде крыльев хищной птицы. «Как видите, этот костюм не нуждается в подгонке, он словно сшит на вас», — сказал он. И вот сейчас Шпатц лежал, раскинув крылья, на прозрачном экране, и между ним и землей не было ничего, кроме этого стекла…
Шпатц осторожно сполз со смотрового окна, снова оказавшийся рядом Вангерхайм помог ему подняться и похлопал по плечу. Ирма осталась у стола с игристым, весело болтая с тремя другими дамами.
Крамм поднялся на борт в четвертой «порции» гостей с обычными билетами. К этому моменту Шпатц, не без помощи пары бокалов игристого, уже сумел унять дрожь в руках после «лежачего аттракциона» на смотровом окне. Но его счастливая улыбка померкла, когда он увидел озабоченное лицо Крамма. Его маска болталась на шее.
— Что-то случилось, герр Крамм?
— Насколько я понимаю, еще нет. Но есть кое-что, что тебе нужно знать, — Крамм отвел Шпатца в сторону. — Знаешь, на кого был сшит оригинал костюма, в копию которого тебя нарядил костюмер фрау Ирмы?
— Я видел здесь других людей в костюмах птиц, но…
— Это костюм Адлера штамм Фогельзанга.
Шпатц задумчиво взял с подноса проходящего мимо официанта бокал вина и пригубил его.
— Не очень понимаю, что это значит, герр Крамм. Не мог же Фогельзанг заказывать костюм у того же мастера, который работает на фрау Ирму?
— Все было не совсем так, герр Шпатц. Фрау Ирма пришла к своему мастеру некоторое время назад, принесла пачку фотокарточек и размеры. И потребовала, чтобы портной повторил этот костюм до мельчайших деталей.
— Но… зачем? — Шпатц замер, не донеся бокал до рта. — Пожар в моей квартире. Проклятье. Я сейчас вдруг почувствовал себя голым на сцене. Будто кто-то дергает меня за ниточки, как марионетку, а я не понимаю, кто и зачем. Как вы узнали про костюм?
— Мне тот разговор у портного показался странным, — Крамм сделал официанту знак подойти и тоже разжился бокалом игристого. — Я сначала списывал его гримасы на то, что Ирма постоянно приводит новых сладких мальчиков, которых он вынужден одевать в разные странные костюмы. Но тут просто нюхом чуял, что что-то не так. Так что я вернулся перед тем, как поехать сюда. У меня было мало времени, так что пришлось быть убедительным. Портной сказал, что делал копию. Но он человек совершенно недалекий, так что понятия не имел, кто на фотокарточках.
Официанты стали собирать полные и пустые бокалы со столов и составлять их на подносы. Седой музыкант перестал играть и встал из-за рояля. На сцену поднялся высокий подтянутый мужчина в белоснежной форме.
— Добрый вечер, дорогие гости! Я рад приветствовать вас на борту люфтшиффа «Шреклих». Я Рикард пакт Эльферфельдт, хауптманн этого замечательного судна. Рад вам сообщить, что мы готовы к старту. Как видите, официанты убирают со столов посуду и прочие предметы, которые могут упасть, пока люфтшифф будет маневрировать и набирать высоту. Особой качки не предвидится, так что не буду просить вас занять кресла. Однако, если вы впервые на борту или испытываете волнение, то самое время присесть или держаться поближе к стенам и перегородкам. Как видите, все они оборудованы скобами и поручнями. А сейчас я уступлю сцену талантливой Матильде, чей золотой голос уже не впервые сопровождает праздники на борту «Шреклиха». Желаю отлично провести время, и сегодня вас ждет немало сюрпризов.
Раздались аплодисменты. Хауптманн помахал всем рукой, спустился в зал по центральной лестнице. Проходя сквозь толпу, он с готовностью пожимал протянутые руки, хлопал по плечам, и делал все это, не снижая скорости. Он пересек зал и спустился куда-то вниз по узкой дырчатой лесенке.
— Там внизу — кабина пилота, — объяснил Крамм и внимательно посмотрел на Шпатца. — Давай все-таки подойдем поближе к стене. Мне уже приходилось летать на люфтшиффах, на старте может слегка покачать.
Крамм и Шпатц заняли место рядом с крайним смотровым окном. Шпатц положил руку на перила и бросил взгляд вниз. С этой точки было видно часть балок внешнего каркаса люфтшиффа, по которым проходили мостки, по которым члены команды могли добраться до мотогондол левого борта. Шпатц перегнулся через перила, разглядывая строгие металлические кружева.
Двое мужчин в форме механиков люфтшиффа — парусиновых комбинезонах с множеством карманов, тащили по мосткам объемный ящик куда-то в сторону хвоста. На лице одного из них, пожилого, была повязка, закрывающая глаз.
— Герр Крамм, это же… Это Штакельберг!
— Ты уверен, герр Шпатц? Мало ли одноглазых дядек…
— Он мне чуть челюсть не сломал, конечно же я уверен! Что он здесь делает, да еще и в костюме механика?
Двигатели, до этого негромко стрекотавшие на холостом ходу, взревели. Под их аккомпанемент на сцену поднялась тонкая высокая женщина с короткими темными волосами, одетая в длинное золотое платье. Грянула музыка. Люфтшифф качнулся. Пол едва заметно накренился, потом наклон стал чуть сильнее, а покачивание — заметнее. Шпатц инстинктивно вцепился в перила. Судя по реакции окружающих, никакой опасности не было, далеко не все держались, некоторые продолжали разгуливать по залу. Золотая Матильда приблизилась к серебряной стойке микрофона, и зал заполнил глубокий низкий голос:
Свобода — высшее из благ,
и всяк её зовёт,
Но для души она — не флаг,
а чистый кислород.
Огни летного поля внизу сдвинулись и поползли куда-то в сторону. Шпатцу было и жутковато, и в то же время очень жаль, что уже стемнело, и
