Столько показывал наш логлинь, за точность которого я бы не поручился головой. Моих матросов очень завораживал процесс измерения скорости. Один матрос держал песочные часы на полминуты, которые я соорудил сам, исходя из того, что одна секунда тратится на произнесение цифры двадцать один. Второй матрос бросал с кормы в воду дощечку, привязанную к длинному линю. Третий потравливал этот линь. Дощечка имела плавник, который ее удерживал, как мог, на месте. На лине через каждые четырнадцать с половиной метров были узлы с зубчатыми кожаными флажками, на которых написаны цифры по порядку. Сколько узлов уйдет в воду за тридцать секунд, с такой скоростью движется барк. На самом деле расстояние между узлами должно быть на несколько сантиметров меньше, но я не помнил, на сколько. К тому же, не был уверен в том, что отмерил точно четырнадцать с половиной метров. К сожалению, линейки с сантиметровой разбивкой у меня нет, а местные дюймы у каждого свои. Чей верный — попробуй угадай.
В Лиссабоне у мола стоял под погрузкой другой барк, поменьше, теперь принадлежащий Фернану Кабралу. Кормовая надстройка была новая и на одну палубу выше. Привык португальский капитан к высоким надстройкам каравелл. Не понимает, что такие надстройки ухудшают мореходные качества судна. Там, где на моем барке капитанская каюта, стало три маленьких для пассажиров. Верхний твиндек занимала капитанская. Подволок в ней был ниже и дверной проем тоже, поэтому я с непривычки стукнулся головой о притолоку, чего со мной давно уже не случалось.
— Вот так ты встречаешь гостей! — сказал я шутливо.
— Это не я, а корабль не может простить тебе прошлые обиды! — пошутил в ответ Фернан Кабрал.
На нем поверх льняной рубахи синий короткий жакет. Вместо шосс короткие, до коленей, штаны, напоминающие узкие шорты, тоже синие. Наверное, материал красили французской вайдой.
Каюта разделена на две неравные части. В первой у передней переборки, справа от двери, приколоченные намертво узкий стол и скамья; у переборки левого борта — что-то типа этажерки с планочками, которые не давали свалиться деревянной и медной посуде; у кормовой переборки — два больших сундука, закрытые на слишком большие замки. Над сундуками на стене висел лик Иисуса, вытканный золотыми нитками на черной ткани. Видимо, капитан — человек предусмотрительный и религиозный — не вводит во искушение. Слева была переборка, отделявшая спальню. Штора из плотного черного холста, в обязанность которой входило закрывать проход в спальню, поднята и закреплена на крюке, поэтому видна была незастеленная кровать и сарацинские остроносые кожаные тапки с вытесненным, черным, растительным узором.
В каюту зашел мальчик лет двенадцати, сын капитана, как я сразу догадался по чистой льняной рубахе с расшитыми красным крестиком прямоугольным воротом и рукавами. Он был худенький, с вытянутым лицом, похожий на отца только курчавыми черными волосами. Педру принес медный кувшин вина емкостью литра на два. Поставив его на стол перед нами, снял с полки две медные кружки, передал отцу. Затем сел на один из сундуков, уставившись на меня с детской назойливой непосредственностью, но в наш разговор не вмешивался, молчал.
— Повезу переселенцев на Мадейру, — рассказал Фернан Кабрал, налив вина мне и себе.
Вино было белое крепленое. Наверное, это уже тот самый португальский портвейн, хотя называют его пока просто вином.
— Наверное, тоже возьму переселенцев и последую за тобой, — сообщил я.
— Я тебя порекомендую, — пообещал мой потомок.
— Спасибо! — поблагодарил я.
— Обратно повезу сахар. Куплю сам на все деньги, что будут, и догружу трюм чужим, — поделился он и посмотрел на меня ожидающе.
— Я догружу твой корабль. Продашь этот сахар, возьмешь свое за перевозку, а остальное отдашь мне, — предложил ему. — Успеешь к тому времени, когда я приду в Лиссабон?
— Конечно, успею! Фламандцы и англичане забирают весь сахар, который мы привозим. Покупают, не торгуясь, — заверил Фернана Кабрал. — Тогда на следующий рейс у меня уже хватит своих денег. Вот, что значит, удача улыбнулась — встретил родственника!
Зал бы он, кем я ему прихожусь! Пугать его, сообщая правду, не стал.
— Надеюсь, ты теперь быстро разбогатеешь, — предположил я.
— Постараюсь! — искренне заверил мой потомок. — Вот если бы еще и земли новые открыть… — он опять посмотрел на меня ожидающе.
Колумб еще не добрался до Америки, так что наша экспедиция не состоится, даже если захотим.
Поэтому я попробовал отговорить Фернана Кабрала:
— Сначала разбогатей, обеспечь семью. Из такого плавания можно ведь не вернуться. Плыть придется месяц или больше. И земля там не очень богатая.
Территория будущей Бразилии, которую откроют португальцы, конечно, богата разными полезными ископаемыми, но добывать их пока не имеют. Золота там вроде бы мало. По крайней мере, не так много, как испанцы захватят у майя, инков и ацтеков.
— Да, — почесав затылок, произнес Фернан Кабрал, — отложим это мероприятие до лучших времен.
— Ты на сахаре больше заработаешь, и риска меньше, — предположил я.
— Тоже верно, — согласился он и добавил мечтательно: — Все равно хотелось бы побывать в неведомых землях!
Весь в меня пошел. Внутренне. У меня тоже шило в заднице. Не могу долго сидеть на одном месте. Кстати, по гороскопу ацтеков мой знак «движение». Двигаюсь — значит, существую.
Я заметил, что Педру слушает наш разговор с глазами, затуманенными мечтами. И этот в меня. Что ж, ветер им в паруса и семь футов под килем.
Продав селедку, я взял на борт две сотни переселенцев с барахлом. Фернан Кабрал выполнил обещание, поручился за меня перед знакомыми, те передали другим людям, так что пассажиры набежали быстро. Перевоз взрослого стоил два золотых, ребенка — один. У каждого пассажира был баул или сундук со шмотками и инструментом, которые погрузили в трюм. Пассажиры разместились в твиндеке и на палубе. Питались своим. Мы давали им только воду.
Вечером пятого дня встали на якорь на рейде Фунчала. Пассажиры с радостным гомоном перебирались на баркас, чтобы добраться до берега. Они уверены, что на Мадейре их ждет богатство и счастье. Наверное, кого-то ждет, но не всех.
В любом случае, если дома дела идут плохо, надо менять место. Вдруг повезет?! Помню, когда я студентом подрабатывал охранником на автостоянке, ставил у нас две машины, свою и жены, итальянец пожилой. Жена у него была из Крыма, лет двадцати пяти, ногастая красавица, на голову длиннее его. До этого сеньор Джованни, как он нам представился, пошлялся по всему миру, работая шеф-поваром. Удачу там не встретил. Приехал он в Москву в лихие девяностые. Сначала работал в чужом ресторане, потом открыл свой. Тогда рестораны в Москве, а уж тем более итальянские, можно было по пальцам пересчитать. Как только Джованни оброс купюрами, сразу появилась и та, которая стала их стричь. Она ведь тоже приехала в Москву за удачей.
Ко времени нашего прихода Фернан Кабрал нагрузил свой барк на треть и ждал меня. Я оплатил остальные две трети груза. Привозили сахар на арбах, запряженных волами. Мне показалось, что у животных были счастливые глаза. Наверное, жуют сладкий жом сахарного тростника. Как только мой потомок освободил место у деревянного причала, отправившись в Лиссабон, встал и я под погрузку. Фернан Кабрал свел меня с продавцами, дал хорошие рекомендации, просветил о ценах и уловках — в общем, отбил часть расходов на него.
Грузились мы две недели. Все эти дни было жарко и сухо. По всему острову горели большие костры. Это старые и новые переселенцы расчищали участки от леса. Другие рыли каналы, которые здесь называют левадами. На Мадейре вода располагается неравномерно, поэтому переселенцы перегоняют ее из одного места в другое. Используют для полива полей, огородов, садов. Мой экипаж уже привык к жаре. Кое-кто поглядывал на остров мечтательно. После холодной и дождливой Дании Мадейра должна казаться раем. Как ни странно, никто не сбежал.
Фернана Кабрал ждал меня в Лиссабоне. Он отдал деньги за проданный сахар, все до последнего мараведи.
