Вот какая она, оказывается! — думал он, незаметно меня рассматривая. — И все у нее такое округлое и плавное. Одним словом, Божье творение. Мне бы ее только погладить, вот было бы, наверное, славно!
— Теперь лейте на спину, — попросила я, поворачиваясь.
А сзади то, как она хороша, чисто, чисто… — он попытался придумать сравнение, не сумел и сравнил, как привык, обычно, — …чисто, Божья благодать.
Если говорить честно, слышать такое мне было приятно. Думаю, многие женщины меня поймут и не осудят. Ведь все, что происходило, было совсем невинно. Иоаким Прокопович ни о чем таком даже не думал, ну, а я уж тем более. Он просто мной любовался, а я ему не мешала.
Смыв с себя пот, я спросила:
— У вас есть мыло?
Ломакин засуетился, опустил ковш в ведро и метнулся к своему дорожному багажу.
— Как же-с, я всегда все с собой вожу, мало ли в какое дикое место попадешь, — говорил он, разбрасывая свои вещи. — Есть, знаете ли, места, где вообще ничего нет. Вот оно, нашлось. Мыло у меня, Алевтина Сергеевна, преотменное!
Я приняла в руку душистый кусок и принялась намыливаться. Ломакин уже не скрываясь, любовался мной, как-то даже не отрывая взгляда и не моргая. Мне от такого пристального внимания, стало неловко и чтобы его как-то отвлечь, я попросила:
— Вы мне не поможете вымыть спину?
Иоаким Прокопович открыл рот, что бы ответить, но слова у него застряли где-то в горле, так что он смог только пискнуть. Он разом вспотел еще сильнее, чем давеча в душной карете. Я уже была не рада, что его попросила, хотела отказаться, но он уже вынул у меня из руки скользкий кусок и начал водить им по спине. Рука у него была большая, шершавая, но и нежная. Мне невольно вспомнился муж, но и руки, и мысли у них были совсем разные. Я представила, чем бы уже все кончилось, будь на месте Ломакина Алеша…
Иоаким Прокопович добросовестно намыливал мне спину, даже не помышляя о том, чтобы попасть рукой куда-нибудь не туда, куда следует. Он был так осторожен, что мне стало смешно и захотелось пошалить. Когда его рука опустилась чуть ниже талии, я быстро изогнулась в пояснице. От неожиданности, рука у него дернулась и, он, видимо, пытаясь меня поддержать, подхватил снизу.
Этого не ожидала я и невольно вскрикнула, а он, вместо того чтобы отпустить меня и извиниться, крепко прижал к себе мокрой, намыленной спиной и обнимая нежно и крепко, горячо зашептал прямо в ухо, обдавая запахом дешевого нюхательного табака:
— Алевтина Сергеевна, голубушка, хотите вместе бежим?! Бог с ней со службой, я за вас всех кирасиров перебью! Спрячемся в Сибири, или за границу сбежим. Я ведь все умею! Будем жить, как у Христа за пазухой! Знали бы вы, что мне приказали против вас сотворить!
— Ну, что вы, что вы, Иоаким Прокопович, — растеряно ответила я. — Мы же с вами всего ничего знакомы, вы меня совсем не знаете. К тому же я замужем.
— Знаю я вас, сердцем понял! — почти плача ответил он. — Вы хорошая, добрая, мне без вас больше нет жизни!
То, что бывает любовь с первого взгляда, я знала, но не предполагала, что она может быть быстрая и сильная. Я все время следила, о чем думает Ломакин, и все-таки пропустила момент, когда он влюбился. Самое удивительное, что Иоаким Прокопович совсем не хотел меня как женщину, такое я бы, конечно, заметила и не допустила. Он меня не желал, а жалел, причем так остро и отчаянно, как будто мне в эту минуту угрожала смертельная опасность.
— Ну, что вы, дорогой, зачем вы меня так сильно прижали, — прошептала я, пытаясь выскользнуть из его крепких рук. — Вы же со мной и сможете меня защитить. Не нужно так спешить.
— Да, да, конечно, простите, — приходя в себя, проговорил он, и опустил руки. — Знаете, Алевтина Сергеевна, на меня вдруг словно наваждение нашло. Конечно, со мной вы в безопасности. Я никому не дам вас обидеть. Но, поверьте, вас подстерегает большая опасность. Все-таки, нам лучше было бы податься в Сибирь. Там всегда можно спрятаться у раскольников.
— Хорошо, поговорим об этом позже, — пообещала я, не зная, что и думать о такой непонятно откуда возникшей привязанности, — а вы пока успокойтесь. Полейте еще, я смою мыло.
Ломакин безропотно слил мне воду, я быстро ополоснулась, вытерлась его же полотенцем и оделась. Он был таким трогательно-растерянным, что теперь уже мне стало его жалко. Захотелось сделать ему что-нибудь приятное, и я предложила:
— Хотите тоже помыться? Я вам тоже полью.
— Буду благодарен, — ответил он, отирая с лица пот. — Очень жарко…
Я думала, что Иоаким Прокопович разденется до пояса, но он быстро снял с себя всю одежду, и теперь уже мне пришлось отводить от него взгляд. Было видно, что Ломакин очень силен. Когда он двигался, под тонкой белой кожей перекатывались мощные мускулы, и мне тоже хотелось его потрогать.
Какой же я стала бессовестной, — огорченно подумала я. — Не успела расстаться с мужем, как уже смотрю на другого мужчину. Правда, делаю это не по своей воле, — успокоила я себя. — Просто так складываются обстоятельства.
Иоаким Прокопович, между тем, встал в корыто и оглянулся на меня, в ожидании, когда я ему полью. Стараясь на него не смотреть, я зачерпнула ковшиком воду и, встав на цыпочки, начала лить струйкой на голову. Он радостно зафыркал и начал смывать с себя соль и пот.
— Как хорошо, — благодарно сказал он. — Я очень люблю чистоту, а в поездках редко удается помыться.
Я подала ему мыло, и он намылил голову и грудь. Пока он стоял в пене, с закрытыми глазами, я не удержалась и внимательно его осмотрела. Несмотря на старый возраст, телом он был совсем молодым мужчиной. И вообще, все у него оказалось в полном порядке.
— Ну, вот, теперь у меня чувство, что я заново родился, — сказал он, надевая запасное исподнее белье. — Сейчас закажу ужин, поедим и можно ложиться спать.
Я не возразила, и пока он распоряжался по хозяйству, смирно сидела на лавке возле окна. Удивительно, но он перестал мечтать. Теперь он думал только обо мне, любовался мной и удивлялся, что раньше никогда не обращал внимания на женщин. Единственное, что я не могла в нем понять, это то, что он ни разу не подумал обо мне как о женщине. Вернее будет сказать, не думал о том, чтобы быть со мной как с женщиной.
Я уже так привыкла к тому, что мужчины глядя на нас, только об этом и думают, что такое странное поведение никак не могла объяснить. Он так раздразнил мое любопытство, что когда мы сели ужинать, я не удержалась и спросила, был ли он когда-нибудь с женщиной.
— Да, я в молодости был сильно влюблен в дочь своей квартирной хозяйки Лизаньку, но мы с ней едва обмолвились несколькими словам. Я тогда служил в четырнадцатом чине, и жалованье коллежского регистратора не позволяла мне даже помыслить о женитьбе. Она скоро вышла замуж за богатого пекаря, и больше я никого не любил.
